Ни матери, ни другу, ни жене.

Лишь только мне она свои вверяла звуки

И песни нежные лишь только пела мне.

Цветите, юные! И здоровейте телом!

У вас иная жизнь, у вас другой напев.

А я пойду один к неведомым пределам,

Душой бунтующей навеки присмирев.

Но и тогда,

Когда во всей планете

Пройдет вражда племен,

Исчезнет ложь и грусть, —

Я буду воспевать

Всем существом в поэте

Шестую часть земли

С названьем кратким «Русь».

Уже давно просится к изданию сборник стихов тех поэтов, что слышали музыку небес. А с другой стороны, может быть, и хорошо, что такого сборника нет. Ведь каждый может составить его для себя и сделать своей настольной книгой.

И наконец, последнее. В 1932 году главный режиссер Вахтанговского театра Н. П. Акимов поставил спектакль «Гамлет». Роль Гамлета исполнял замечательный актер А. И. Горюнов, известный в 30-е годы всей стране по фильму «Вратарь республики». Он был толстый, неказистый. «А это еще почему?» – спросите вы, ведь Гамлет в нашем представлении – молодой и стройный юноша. Между тем читаем в ремарках Шекспира: Гамлет – тучный человек, страдающий отдышкой. Глубочайшая ремарка. Ведь выйти на борьбу со злом и несправедливостью может любой человек независимо от возраста и комплекции.

Поэтический эпилог

Вот как наш современник Игорь Растеряев принимает эстафету борьбы за звание Человека:

Дед Агван

Я не видал родных дедов,

И видеть мог едва ли:

Все до рождения моего

Они поумирали.

Но я не обделён судьбой,

Я всё равно счастливый.

Был рядом дед, пусть не родной,

Но горячо любимый.

Он был нерусский – из армян,

С деревни, из народа —

Агван Тиграныч Григорян,

Двадцать шестого года.

Он был герой и ветеран —

Такой, что прямо с книжки —

Для всех. А я ему кидал

За шиворот ледышки.

Я про войну всё с детства знал —

Ведь дед, без всякой лажи,

Мне каждый день преподавал

С тарелкой манной каши.

Всё было так: он мирно пас

Овец у Арарата.

И вдруг взяла пошла на нас

Немецкая армада,

Чтобы ни русских, ни армян

Здесь не было в природе,

Но тут подъехал дед Агван,

И он был резко против.

Подъехал, правда, не один…

Стекались, словно реки,

Туда и тысячи грузин,

Казахи и узбеки…

Разноязыкою толпой

Они в окопы сели.

И в тех окопах всей гурьбой

Мгновенно обрусели.

Вместо овец на этот раз

Другие были звери.

И дед в прицел свой

«Тигра» пас, крутил хвоста «Пантере»…

По-русски с ним общение шло

Сперва не идеально,

Но фразу «Башню сорвало»

Он понимал – буквально.

Я с дедом мог тарелки три

Съедать той самой каши,

Внимая, как они пошли

На Запад пешим маршем.

И, как всегда, в который раз

В итоге накидали…

А дальше шёл такой рассказ,

Как в слёзном сериале:

«Берлин. Апрель. Земля дрожит.

Снаряды, пули – градом…»

И дед по улице бежит

С трофейным автоматом.

Кругом – разбитые дома,

Как гор кавказских гребни.

С собой у деда пять гранат,

Вдруг глядь: на куче щебня

Лежит, скулит от страшных ран,

Один, как щепка в шторме,

Такой же, как и он, пацан,

Но лишь в немецкой форме.

И тычет деду на окно,

Руками объясняет,

Что он у дома своего

Лежит и помирает.

Что там родители его,

Что он берлинский, местный,

Его войною домело

До своего подъезда.

И дед поверх своих поклаж,

Хоть был не сильный самый,

Взвалил его, и на этаж —

Туда, где папа с мамой,

Где взрывом балку повело,

Где теплится лампада:

«Встречайте, фрау, своего

Немецкого солдата»…

Дед, говоря про этот миг,

Вдруг сразу изменялся:

Про страшный материнский крик,

Про то, как там остался.

Как в кухне, где горел шандал,

Воды ему нагрели,

Как с грязью ненависть смывал

За годы и недели,

Как спал на белых простынях

Среди войны и ада

И видел сны о мирных днях

В долине Арарата.

Как утром снова он пошел

К победной близкой дате,

Услышав сзади «Danke schon»,

Ответив им «Прощайте»…

Тут я перебивал всегда,

Дослушивал едва ли:

«Дедуня, что за ерунда?

Давай, как вы стреляли!

Давай, как ты горел в огне,

Чуть не погиб на мине…» —

Неинтересно было мне

Про простыни в Берлине.

Но дед чего-то замолкал,

Шел за добавкой каши

И кашу снова в рот толкал,

Чтоб стал быстрей я старше…

Его уж нет, а я большой.

И вдруг я докумекал:

В тот день был самый главный бой

За звание человека.

P. S. Поверх барьеров

А культура в самом деле неубиваема, чему есть яркие подтверждения. Константин Паустовский, признанный мировой классик литературы, который, не запятнав себя ни одним недостойным поступком, прожил 60 лет кровавого XX века, когда стало возможным, «выбил» квартиру в Москве для Н. Я. Мандельштам, вдовы поэта. Мало того, он добился возвращения ей права собственности на его наследие. Дело в том, что прошли те 10 лет, после которых такое право