Значение казахского рынка для торговли России было настолько велико, что российские власти в первой трети XIX века даже начали выступать против перехода казахов на оседлость. Хотя в предшествующие годы, напротив, переход кочевников к земледелию рассматривался как важное направление российской политики. Но в указанное время для российской экономики большее значение представлял имевшийся в Казахской степи спрос на готовую продукцию, те же ткани. Это имело значение в ситуации, когда российские промышленники сталкивались с трудностями при поиске рынков сбыта. При этом спрос со стороны казахов обеспечивался за счёт реализации скотоводческой продукции. Отсюда вполне логично следовал вывод, что для России лучше, чтобы казахи остались кочевниками и продолжили бы приобретать российскую продукцию.

Характерно, что оренбургский генерал-губернатор П. Сухтелен, назначенный на этот пост в 1830 году, выступил против оседания казахов на землю. «Он полагал, что кочевое состояние приносит России большую пользу, чем земледельческое. Сухтелен считал, что кочевники в большей степени, чем оседлое население, потребляют русский хлеб и изделия мануфактурной промышленности»[443]. В определённой степени это выглядело как защита важного на тот момент потребителя. Правительство России в 1820–1830-х годах «стало рассматривать Казахстан как рынок сбыта для изделий русской промышленности и как поставщика сырых продуктов скотоводства, делало попытки использования этих продуктов в качестве сырья для русских фабрик, стремилось помешать переходу казахов к земледелию по мотивам сохранения Казахстана как колониального рынка»[444].

Очевидно, что экспорт в Среднюю Азию из России был несколько ограничен собственным среднеазиатским производством хлопчатобумажных изделий. Хотя они делались вручную, но всё-таки они были ближе к месту сбыта, следовательно, были ещё конкурентоспособны по сравнению с машинным производством. Кроме того, караванная торговля через казахские степи в Среднюю Азию всё ещё требовала затрат на транспортировку товаров. Следовательно, такая торговля была требовательна к стоимости перевозимых товаров, слишком дешёвые грузы не было смысла перевозить. В то время как торговля с казахами проходила в основном в северной части степи, в том числе непосредственно на российской пограничной линии. Здесь у российских тканей не было конкурентов и можно было продавать более дешёвые товары, которые не выдержали бы конкуренции с английскими на более открытых рынках, например, как это было в Иране.

Между прочим, одним из последствий движения Кенесары на начальном этапе его деятельности было довольно значительное падение поставок хлопчатобумажных тканей в казахские степи. В 1838 году их экспорт из России составил 1 млн. 324 тыс. руб. что было существенно ниже 2 млн. 201 тыс. руб., поставленных в 1834 году. Ещё больше упал транзит в Среднюю Азию. В 1836 году он достигал 1 млн. 532 тыс. руб., а уже в 1838 году снизился до 637 тыс. руб.[445]. Очевидно, что подавление выступления Кенесары и установление более эффективного контроля над Казахской степью было связано, в том числе и с защитой важных для России в это время экспортных рынков — казахского и среднеазиатского.

При этом для Российской империи идея превратить экспортные рынки во внутренние, несомненно, была весьма привлекательна. Помимо того что эта идея сама по себе могла служить причиной для занятия территорий Казахской степи и среднеазиатских ханств, её реализация также привела бы к повышению доходности от торговли с этими территориями. Непосредственный контроль над данными рынками позволил бы избавить российские товары от конкуренции с более дешёвыми и качественными английскими товарами. В частности, это можно было бы сделать административными мерами, закрыв рынки зависимых территорий от возможных конкурентов. «Завоевание среднеазиатской территории представлялось русским купцам и фабрикантам необходимым условием для ведения торговли в Средней Азии, что казалось особенно важным в условиях, когда внутренний рынок России при крепостном праве, а затем и после реформы, при сохранении пережитков крепостного строя, был недостаточно широк для растущей русской промышленности, в особенности хлопчатобумажной, которая шла впереди других отраслей и требовала более широкого рынка сбыта»[446]. С присоединением Казахской степи и Средней Азии можно было бы также снизить издержки, например, за счёт оплаты за транзит через степь или торговых пошлин в среднеазиатских ханствах.

Присоединение новых регионов в Азии позволяло накрывать их своего рода российским протекционистским зонтиком. По мнению Бориса Кагарлицкого «узкий внутренний рынок оказывался уже недостаточен для владельцев русских мануфактур. Для того чтобы поддерживать промышленный рост, правительство, с одной стороны, прибегало к протекционизму, защищая российский рынок от английской конкуренции, а, с другой стороны, нужно было искать новые рынки. Ясно, что вывозить русские промышленные товары в Европу не было серьёзной возможности. Значит, рынки необходимо было обеспечить на Востоке — в Турции, Персии, Средней Азии. Русская внешняя политика становится по необходимости экспансионистской»[447]. Однако вопрос здесь заключался в том, что внешняя экспансия не опиралась на конкурентоспособную среду внутри самой России. По сути это была экспансия для обеспечения интересов достаточно неэффективной экономической модели, весьма архаичной для условий середины XIX века.

После 1820-х годов общая отсталость Российской империи становилась все более заметной. Особенно очевидным это было на фоне бурного роста британской экономики. Соответственно, помимо собственно геополитической конкуренции с Великобританией в рамках «Большой игры» Россия вынуждена была конкурировать с ней ещё и в области экономики.

Среди главных проблем российской экономики был узкий внутренний рынок. В свою очередь, это было напрямую связано с сохранявшимся крепостным правом. В частности, в результате его господства большая часть населения страны проживала в деревне и мало участвовала в формировании внутреннего спроса. «Как требования, так и торговые операции русской буржуазии показывают, что наступил момент, когда рамки внутреннего рынка стали тесными, что зависело от низкой покупательной способности массы населения в условиях крепостного строя»[448]. В данном случае социальная структура напрямую влияла на развитие экономики. Лично-зависимые крепостные крестьяне, а также те, кто относился к разряду крестьян государственных, главным образом были ориентированы на выплаты земельной ренты государству и представителям привилегированного слоя земельной аристократии.

Для начала XIX века подобная система выглядела крайне архаичной. Крестьянская масса, находившаяся в разной степени зависимости от помещиков и государства, выступала в первую очередь в