качестве плательщиков налогов с обрабатываемой им земли. Государство и помещики претендовали практически на все имевшиеся в их распоряжении ресурсы. Поэтому крестьянское большинство населения или совсем не участвовало в формировании внутреннего спроса, а если и участвовало, то в весьма ограниченном масштабе. В связи с этим очень показательна история о том, что накануне освобождения крестьян в 1861 году в России в год производилось хлопчатобумажных тканей на 86 млн. руб. Причём это было в два раза больше по сравнению с 1830-ми годами. Но при этом льняных и пеньковых изделий производилось на 135 млн. руб. и в основном это происходило на мелких производствах и в домашних хозяйствах крестьян[449]. Зависимые крестьяне главным образом вели натуральное хозяйство, в том числе самостоятельно производили для себя необходимую одежду.
В первой половине XIX века такая система была более характерна для весьма архаичных восточных аграрных империй, например, Османской или империи Цин. В то время как в европейских государствах потребительский спрос со стороны населения уже был важным элементом развития рыночной экономики. «Ключевым фактором промышленной революции являлся внутренний рынок. После 1750 года британское население возрастало, и если благосостояние среднего британца начало ощутимо увеличиваться лишь в XIX веке, то рост численности потребителей и имевшихся в их распоряжении наличных средств вызвал беспрецедентное расширение рынка»[450]. Причём увеличение спроса было связано не только с ростом производства, он выполнял ещё и важную социальную функцию. По мнению Джоэля Мокира, «Значение спроса не сводится к одному лишь удовлетворению физических потребностей. Потребление играло и социальную роль, сигнализируя о статусе данного лица и его стремлениях, и в первую очередь это относится к хлопчатобумажной отрасли. Вообще говоря, распределение спроса на ткани в значительной степени отражало распределение дохода и социальную иерархию. Но невидимыми швами этой иерархии являлись надежды на социальный успех и подражание вышестоящим»[451]. С учётом того, что социальная структура России в первой половине XIX века оставалась неизменно архаичной, статус подавляющего крестьянского большинства населения также не мог измениться.
Кроме крепостного права, которое напрямую влияло на потребительский спрос на продукцию российской промышленности, значительные сложности были связаны ещё и с общей неразвитостью транспортного сообщения в России. «Низкая покупательная способность деревенского населения была препятствием на пути развития промышленности. Недостаточный рост промышленности и городского населения мешал сбыту хлеба в особенности ещё потому, что при плохих путях сообщения, существовавших в крепостной России, разница в уровне цен на хлеб в районах производства и потребления была очень большой. Например, в 1845 г. четверть ржи стоила в Курске 1 р. 50 коп. серебром, а в Опочецком уезде Псковской губернии 14–15 руб., то есть в 10 раз дороже»[452]. Подобная разница в цене между отдельными регионами в Российской империи сохранялась на протяжении XIX века. К примеру, ещё в конце этого века в Казахской степи «купцы Батовы, Колосовы, Строгановы за голову крупного рогатого скота платили 10–25 рублей, а продавали в России за 75–80 рублей»[453].
Британский экономист Адам Смит в своём вышедшем в 1776 классическом труде «Исследование о природе и причинах богатства народов» писал относительно государства, доход которого преимущественно зависел от земельной ренты. «Эта рента должна обязательно зависеть от количества и стоимости продукта, а оба они, в свою очередь, зависят от размеров рынка. Количество всегда будет соответствовать с большей или меньшей точностью потреблению тех, кто в состоянии платить за него, а цена, которую последние будут согласны платить, всегда будет стоять в зависимости от напряжённости конкуренции между ними. Поэтому в интересах такого государя открывать возможно более обширный рынок для продукта своей страны, предоставлять наиболее полную свободу торговли, чтобы увеличивать по возможности число и конкуренцию покупателей, а следовательно устранять не только все монополии, но и все стеснения при перевозке продукта страны из одной её части в другую, при вывозе его в другие страны или при ввозе всевозможных товаров, на которые он может обмениваться. Таким путём он, скорее всего, увеличит количество и стоимость этого продукта, а, следовательно, и своей собственной доли его или свой доход»[454]. Адам Смит здесь говорил о Бенгалии в Индии, правитель которой зависел от получения земельной ренты. Но это было типично и для других аграрных государств на Востоке.
Слабая транспортная доступность регионов внутри одной страны приводила к ограниченности масштабов внутренних коммуникаций, включая обеспечение торговли. Исключительная заинтересованность государства в извлечении земельной ренты вела к узости потребительского рынка, большую часть населения составляли зависимые крестьяне. При этом земельная рента шла на престижное потребление политической элиты и на содержание вооружённых сил. Государство не могло отказаться от этих двух видов расходов. Они обеспечивали его престиж и военную мощь.
Например, в России до Крымской войны были построены только две железные дороги. Одна между Царским селом и Санкт-Петербургом, другая от Варшавы до Вены. Обе были построены на средства государства. В одном случае это был элемент престижного потребления для царской семьи. В другом — строительство дороги было связано с престижем государства и военными интересами. С одной стороны, демонстрация возможностей железнодорожного строительства в Европе. С другой — для переброски войск на европейском направлении. В частности, в 1849 году именно по этой дороге были отправлены войска для подавления венгерского восстания. Характерно, что поражение в Крымской войне связывают с отсутствием в России железных дорог в южном направлении и невозможностью в связи с этим переброски армии из центральной части России на юг.
Здесь стоит отметить, что отсутствие железнодорожной сети в России к началу Крымской войны напрямую связано с тем, что любое такое строительство должно было осуществляться из государственных средств. В то время как доходы государства были статичны и практически исключительно зависели от земельной ренты. При том, что государственные расходы Российской империи оставались внушительными, в том числе на содержание большой армии. К тому же, напомним, в 1830-е — 1850-е Россия вела войну на Кавказе. Следовательно, государство не могло выделить дополнительные средства на дорогостоящее железнодорожное строительство.
Парадокс ситуации был связан с тем, что с конца XVIII века Россия активно развивала южные причерноморские районы, получившие название Новороссия. Завоёванные при Екатерине II и в основном освобождённые от прежнего населения степные пространства были одними из наиболее перспективных районов империи. Их освоение призвано было увеличить доходы государства. Причём речь шла как об увеличении земельной ренты с вновь освоенных земельных районов, так и о развитии торговли через южные порты Чёрного моря. В этой ситуации можно было ожидать, что развитие причерноморских
