«Черенки, – показал Юдин, – разукрашены финифтью лазоревою. По финифти серебром наложены жуки серебряные да вызолоченные… Пять рублев стоили».

Нельзя не сказать и о том, что здесь же, на площади, все украденное можно было легко сбыть. Повсюду стояли торговые палатки, хозяева которых не брезговали скупкой и перепродажей краденого. Однако борьба велась как с воровством, так и с торговлей подобного рода, и продающего краденое имущество подвергали почти такому же наказанию, как и вора. Однажды осенью 1687 г., ночью, совершено было нападение на некоего Ивана Дмитрова, возвращавшегося «из гостей домой». Нападение произошло на Тверской улице, у церкви Ильи Пророка (стоявшей на том месте, где сейчас ресторан «Центральный»), и, по словам потерпевшего, происходило так:

«Набежали на меня воровские люди начали бить и грабежом взяли у меня шапку, оторвали от пояса ножик и мешочек козлиный, в нем деньги семь рублев и ключи лавочные».

На другой день Дмитров проходил по Красной площади мимо ларька, торговавшего металлическими изделиями, и неожиданно среди прочего товара опознал у торговца «Бронной слободы тяглеца» Ивана Иванова свои вещи. Торговец был задержан, отправлен на съезжий двор и подвергнут жестокому наказанию.

Рынок выдвигался за пределы площади и спускался по скату холма вниз к реке, к живорыбным садкам и Москворецкому мосту, на котором также сидели мелочные торговцы рядом с женщинами, полоскавшими в реке белье. Торговля велась и на мостах у кремлевских ворот – Спасском и Никольском. На первом разносчики и небольшие лавочки торговали книгами, рукописными тетрадями и картинами на листах, а рядом, близ Спасского моста, был известный всей Москве Спасский, или поповский, крестец. (Крестцами назывались перекрестки, места, где улицы пересекались переулками или иными проездами. Дорога от Спасских ворот до Ильинки, замощенная деревом, у самих ворот пересекалась проездом, направлявшимся мимо Покровского собора вниз к реке.)

У самого Покровского собора (Василия Блаженного) стояла патриаршая тиунская изба, в которой тиун (царский сборщик налогов) взимал с духовных лиц разного рода поборы в пользу патриарха, а также пошлины за богослужение по найму. Спасский крестец благодаря своей близости к тиунской избе постоянно наполнялся священниками, не имевшими своего определенного прихода и нанимавшимися совершать богослужения в приходских и домовых церквях. Нравы, господствовавшие на этом богослужебном рынке, отражены в докладе, сделанном в 1644 г. патриарху его тиуном: «Безместные попы и диаконы в поповскую (тиунскую) избу не заходили и перед литургией правила не правили, а садились у Фроловского (Спасского) моста и бесчинства чинили великие, бранились, играли в карты и зернь, боролись и в кулачки бились».

Как только подходил наниматель, священники окружали его плотным кольцом и, перекрикивая друг друга, предлагали свои услуги. Если наниматель останавливал на ком-то из них свой выбор, но продолжал колебаться, священник вытаскивал калач и, поднося его ко рту, с угрозой говорил «сейчас закушу» – обедню можно было служить только натощак. Нередко эта своеобразная угроза помогала нанимателю определиться с выбором. Бесчинство «крестцовских» священнослужителей было явлением, с которым церковные власти безуспешно боролись в течение долгого времени. Однако крестец со своими порядками благополучно дожил до 70-х годов XVIII в., когда московским властям удалось наконец искоренить эту особенность московского уличного быта.

Вдоль кремлевского рва, по направлению к Никольским воротам, тянулся ряд небольших деревянных церквей «на крови», при которых было кладбище, обнесенное частоколом, а близ Неглининских, или Воскресенских, ворот, на месте нынешнего здания Исторического музея, находился Земской двор (приказ) – полицейское управление Москвы, из которого днем и ночью неслись вопли людей, имевших дело с полицией. Эти крики были настолько сильны и постоянны, что очень беспокоили в 1666 г. патриарха Никона, заключенного в Лыковом дворе в Кремле близ Никольских ворот.

Красная площадь, подобно Ивановской в Кремле, была местом, где объявлялись правительственные распоряжения. Для особо важных сообщений правительство пользовалось Лобным местом, с которого в торжественных случаях цари обращались с речами к народу. Так, с Лобного места обращался к народу Иван Грозный, царь Алексей Михайлович произнес с него в 1648 г. покаянную речь перед московским населением после знаменитого Соляного бунта.

В примыкавших к Красной площади рядах сосредоточивалась торговля оседлая, прикрепленная, в противоположность «ходячей» торговле, к определенным местам, обложенным городским налогом. В конце XVI в. в этих рядах уже появляются каменные торговые помещения, но как они выглядели – точно неизвестно. Наряду с каменными было огромное количество деревянных лавок и ларей самого примитивного устройства. Предметом постоянной заботы торговцев было предупреждение пожаров в каменных и деревянных лавках. Из-за этого не допускались в лавках жилые помещения и содержались сторожа, дежурившие по ночам на крышах. Те же сторожа должны были оберегать лавки от грабителей при помощи огромных собак, которые привязывались к блокам, двигавшимся по протянутым вдоль лавок веревкам.

В рядах существовала систематизация товаров, благодаря которой покупатель без труда находил в определенном месте то, что ему было нужно. Внимание приезжих обычно обращалось больше всего на иконный и рыбный ряды, а также «вшивый» рынок. Близость рыбного рынка давала себя знать специфическим запахом, который явно свидетельствовал о том, что «тронувшаяся» (как говорили тогда) рыба никого не смущала. «Вшивый» рынок назывался так потому, что на нем продавалось старье и торговали всевозможной рухлядью. «Вшивый» рынок был и средоточием московских парикмахеров-цирюльников, которые работали в низеньких лавочках, крытых древесной корой, а в хорошую погоду под открытым небом, и земля здесь была так устлана волосами, что казалась покрытой войлоком.

Методы же работы и инструменты этих парикмахеров в наше время, без сомнения, привели бы в ужас самого непритязательного человека. Ножницы и бритвы обычно были заржавлены и точились здесь же о любой подходящий камень, а вода для парикмахерских процедур бралась на глазах клиента из ближайшей лужи. Поскольку при стрижке приходилось поворачивать голову клиента за нос, что не всем нравилось, на стрижку было два тарифа «с огурцом» или «без огурца». «С огурцом» означало, что в рот клиенту вставлялся свежий огурец и голову парикмахер поворачивал, держась за него, а после окончания стрижки клиент съедал огурец. Соответственно, такая услуга ценилась дороже, так как в нее входила стоимость огурца.

Явлениями, особенно часто нарушавшими обычное течение уличной жизни в Москве, были пожары и разбои. За свою многовековую историю Москва не раз опустошалась полностью грандиозными пожарами, а мелкие случались десятками в месяц. Очевидцы вспоминали, что иногда по ночам проходилось видеть, как в трех-четырех местах одновременно поднималось пламя. Едва успели изгладиться следы страшного пожара 1571 г., когда Москву сожгли крымские татары, как город вновь выгорел почти полностью в 1611 г., после нашествия интервентов. В 1626 г. также произошел страшный пожар, возникший в Китай-городе на Варварке, затем распространившийся на торговые ряды, Покровский собор и Кремль, где