Приведу два последних примера. Под каменным настилом хора Сен-Филибер в бургундском Турню, в почтенной романской постройке, в 2000 г. раскрыли частично сохранившийся мозаичный пол середины XII в. Здесь созвездие Близнецов изображено не само по себе, но в объятиях Солнца (рис. 34). Красноречивая надпись «Sol in Geminis» («Солнце в Близнецах») подсказывает, что мозаичист не побоялся ввести внутри храма мотив, напрямую связанный с астрологией.

Рис. 34. Солнце в созвездии Близнецов. Зодиакальный цикл, фрагмент. Напольная мозаика в обходной галерее хора церкви Сен-Филибер в Турню, Бургундия. Конец XII в. (открыта в 2000 г.). Фото О. С. Воскобойникова

В Тулузе в первой четверти XII в. был создан барельеф для графской церкви Сен-Сернен (ныне в Музее августинцев): женские фигуры, держащие на руках Льва и Овна (рис. 35). Ноги их скрещены, что вполне соответствует тулузскому монументальному стилю того времени, но одна ступня у каждой фигуры не обута. Этот странный мотив, возможно, восходит к какому-то античному письменному или фигуративному источнику, поскольку загадочный памятник явно претендует на то, что он создан во времена Цезаря: между фигурами помещена подражающая античному капитальному письму надпись: «Это было сделано во времена Юлия Цезаря» (Hoc fuit factum tempore Iulii Cesaris). В обнаженной ступне резонно видели параллель античному Меркурию либо трактовали ее как аллюзию на чудо непорочного зачатия, а всю группу — как пророчество о приходе Мессии[482]. Тем не менее барельеф входил в убранство храма, ни с чем не сравнимое в те времена по богатству (за исключением разве что третьей Клюнийской базилики в Бургундии), и украшал южный трансепт, через который на мессу входила графская семья.

По таким примерам можно констатировать то же, что мы видим в текстах: астральная образность проникала в заповедные области христианского правоверия. Если бы этого не происходило, то не получила бы одобрения цистерцианского папы Евгения III «Космография» Бернарда Сильвестра, не появилась бы на свет «Астрология» Фендула. Если раньше мне казалось, что такая рукопись могла быть создана только в контексте светского двора Фридриха II, то сегодня, после открытия и публикации фресок «готического зала» в римском монастыре Четырех мучеников (Santi Quattro Coronati), я в этом не так уверен: стилистическая близость этого цикла к нашей рукописи слишком очевидна, а заказчиками фресок выступили кардиналы[483]. Те же кардиналы вполне могли увлечься и гаданием на небесной гуще с помощью красивой рукописи. А их далекие наследники, инквизиторы конца XV в., уже видели в такой же по смыслу рукописи опасное оружие мага.

Рис. 35. Персонификации созвездий Льва и Овна. Горельефы, украшавшие «портал государей» базилики Сен-Сернен в Тулузе. Начало XII в. Тулуза, Музей августинцев. Фото О. С. Воскобойникова

В XIII–XV вв. основанные на «астрологических образах» (imagines astrologicae) магические практики претендовали на роль вспомогательной дисциплины в рамках наук о небе благодаря тому, что сознание европейского интеллектуала было подготовлено к восприятию ее всем развитием христианского учения о религиозном образе, привычным функционированием материальных изображений в социальной, политической жизни, в религиозной повседневности. Рассматривание религиозного образа было не только актом чувств (sensus), но и актом воображения, которое способно было помочь измениться и физически, и, что важнее, духовно. В этом принципиальное отличие средневекового воображения от современного. Оно было тем проводником, по которому религиозное изображение передавало зрителю часть самого себя[484]. На том же ментальном основании, как мне кажется, возникли и практики, связанные с «астрологическими изображениями». В этих практиках мой друг Никола Вейль-Паро видит целое направление в истории западноевропейской астрологии[485].

«Астромагия», «Лапидарий» Альфонса Мудрого, «Пикатрикс» и подобные им сочинения содержали не только астрологические характеристики планет, но и многочисленные рецепты по изготовлению «характеров», то есть талисманов, которые должны были содержать в себе все качества небесных тел. Отношение между талисманами и их небесными образцами воспринималось как метонимическое, как между мощами святого и им самим, пребывающим на небесах. Неслучайно «Пикатрикс» называет астрологический образ ymago mundi[486]. «Астрология» Георгия Фендула была, скорее всего, подготовительным этапом к этой практике, поэтому неудивительна реакция парижских цензоров конца XV в. Ведь в те же годы авторы «Молота ведьм» обвиняли ведьм, в том числе в изготовлении разного рода магических изображений[487]. Астрологических книг боялись в XV в. сильнее, чем в XIII в., эту динамику в истории страхов мы должны учитывать. Но и в более вегетарианские времена обладатель подобных пособий не нуждался ни в астрономических наблюдениях, ни в расчетах, ни в таблицах движения планет для того, чтобы узнать вполне «точные» характеристики индивида, родившегося под тем или иным деканом, ибо деканы были результатом изобретательности многих поколений астрологов и работавших с ними художников[488]. Они и приняли на себя все содержание земной жизни людей.

Предписания «Пикатрикса» и «Астромагии» строги и точны до мелочей. Фендул и Михаил Скот местами куртуазны, что-то разъясняют, но в основном требуют и повелевают. Все это — характерные особенности магической литературы и магического стиля мышления. Христианское Средневековье восприняло этот стиль мышления отчасти из недр в основном неуловимого для глаза историка фольклора, отчасти, что прослеживается по текстам, от арабских ученых, совсем не обязательно правоверных мусульман. Те тоже обращались к домусульманским астральным культам, зародившимся у кочевников, которые бодрствовали большей частью ночью, спасаясь от дневной жары. Критика их пришла в христианскую мысль XIII в., как ни странно, окольным путем: если верить еврейскому мыслителю Маймониду, древние астральные верования, когда-то распространенные по всей земле, сохранились в сабейской религии Харрана и в его время еще были вполне живучи и опасны для иудейской религии. «Путеводитель колеблющихся», исключительно важный для формирования классической схоластики, показывает, что его автор был хорошо знаком с арабской магической литературой[489].

Я не уверен, что ритуалы, описанные, скажем, в «Пикатриксе» и «Астромагии», действительно исполнялись их читателями, христианами позднего Средневековья[490]. Однако Фриц Заксль прав в главном — возрождение высокой греческой философии и науки в эпоху переводов (XII–XIII вв.) сопровождалось огромным интересом к