В Европе был распространен миф о том, что плодородная почва Украины содержит эликсир жизни. Регион считался «хлебной житницей», изобилующей зерном, которого хватило бы, чтобы накормить всю Европу. Министерство сельского хозяйства Третьего рейха имело более точную информацию. Украина давала лишь скромный годовой излишек, да и тот со времени коллективизации реквизировался большевистской бюрократией (иногда под дулом пистолета) для обеспечения продовольствием рабочих промышленных центров СССР. Оценив ситуацию, глава министерства Герберт Бакке, который был ярым нацистом, выступил с предложением решить вопрос быстро и просто. Весной 1941 года он предложил разорвать пищевую цепочку между Украиной и городами центральной и северной России, а зерно перенаправить для нужд армий вторжения.
Бакке встретил единомышленника в лице экономического гуру ОКВ генерала Георга Томаса, гораздо менее преданного нацизму, но, как и положено бездушному администратору, считавшему «План голода» решением назревавших логистических проблем[550]. Если разрешить армии грабить зернохранилища Украины, можно высвободить десятки тысяч единиц транспорта для решения основной задачи – обеспечения постоянной подпитки фронта людьми, оружием, боеприпасами и топливом. 2 мая 1941 года главы ключевых министерств рейха присутствовали на собрании в ОКВ, где «План голода» получил формальное одобрение. Официальный протокол заседания подтверждал, что его участники вполне осознавали последствия плана: «Если мы возьмем из этой страны [Украины] все, что нам нужно, нет никаких сомнений, что многие миллионы людей умрут от голода»[551]. Бакке привел более точные цифры. По его оценкам, «избыточное население» Советского Союза, которое должно было погибнуть в результате реализации «Плана голода», составляло порядка 20–30 млн человек. Германское верховное командование не содрогнулось перед этой перспективой и фактически расписалось в своей поддержке. Буквально накануне вторжения рекомендации ОКВ по осуществлению «Плана голода» были опубликованы в «Зеленой книге». Прогноз был недвусмысленным:
Несколько десятков миллионов человек на этой территории умрут или будут вынуждены переселиться в Сибирь. Попытки спасти население от голодной смерти путем перенаправления туда излишков из черноземных районов могут предприниматься только за счет продовольственного снабжения Европы. Они снизят военную устойчивость Германии и способность Германии и Европы противостоять внешней блокаде. Это нужно четко уяснить[552].
Массовая гибель от голода была не случайным побочным следствием вторжения, а его существенной составной частью.
И это было еще не все. С точки зрения Гитлера, «План голода» имел еще одно преимущество. Он не только решал экономические и оперативные проблемы, но и играл критически важную роль в обеспечении «жизненного пространства». Помимо полного разрушения Москвы с помощью авианалетов, что стало бы смертельным ударом по большевизму, в планах Гитлера также было установить прочный контроль над всеми территориями Советского Союза западнее Урала. 27 июля за ужином он детально изложил свои взгляды на будущее Украины, коренным обитателям которой была уготована участь сельских илотов. «Самой большой ошибкой с нашей стороны было бы пытаться воспитывать тамошние массы, – объяснял он. – В наших интересах, чтобы эти люди знали ровно столько, сколько нужно для того, чтобы распознавать дорожные знаки». Он, правда, допускал, что для выполнения своей функции илотов «им нужно позволить жить в приличных условиях». В южной части Украины он предлагал пойти еще дальше. Этот особенно цветущий и плодородный регион должен был стать «исключительно немецкой колонией». Указывая, что «изгнание нынешнего населения не принесет никакого вреда», Гитлер излагал свое ви́дение того, как должен выглядеть образцовый арийский регион. Изгнав славянских недочеловеков, рейх предоставит землю десяткам тысяч немецких «вооруженных крестьян», которые будут возделывать почву, брать в жены плодовитых немецких селянок – на горожанках будет запрещено жениться – и производить большое количество детей, чье собственное потомство в будущем постепенно населит эту территорию. Как стражи рейха, «вооруженные крестьяне» будут иметь право на ношение оружия, «так что при малейшей опасности они окажутся на посту, как только мы призовем их». Доступные для всех немцев «красо́ты Крыма» станут «нашей Ривьерой», а в Хорватии они смогут отдыхать в исключительно немецком «раю для туристов». Если бы такая возможность представилась, любимый режиссер Гитлера Лени Рифеншталь, несомненно, предоставила бы кадры для иллюстрации этой мечты об арийской пасторальной идиллии. Если кому-то из присутствовавших за столом подхалимов и пришла в голову мысль, что их фюрер окончательно спятил, они не выразили вслух даже малейшего скепсиса.
Идея Гитлера о жизненном пространстве въелась в коллективное сознание немецкой нации. Когда примерный семьянин Вильгельм Прюллер писал письмо домой, он иногда предавался ностальгии, сравнивая свою родную Австрию с сельскими поселениями, мимо которых они проходили по пути на восток: «Крестьянские дома с соломенными крышами больше похожи на собачьи будки; оборванные, грязные, похожие на животных люди»[553]. Но он также заглядывал за пределы нынешнего убожества в будущее, которое операция «Барбаросса» обеспечит ему и его семье: «Хенни, ты просто не представляешь, какое ощущение счастья я испытываю от вида такой страны! Насколько видит глаз – поля, зерно, пшеница, поле за полем. Эта огромная страна, которую мы завоевываем для наших детей. Эта земля! Этот венец! Это изобилие! Это просто чудесно!»[554]
Неизвестно, стал бы Прюллер одним из «вооруженных крестьян» фюрера или нет, но полет фантазии Гитлера не был связан никакими внешними рамками, которые могли бы вернуть бы его к реальности. Распоряжения, издаваемые Гитлером из кокона его внутреннего святилища в «Вольфсшанце», какими безумными они ни казались бы командирам на передовой, не встречали никаких возражений со стороны его непосредственного окружения. Это всеобщее угодничество лишь усиливало стремление фюрера вмешиваться в частные вопросы, в которых он не разбирался и которые в обычном конфликте были бы оставлены на усмотрение генералов. Заместитель начальника штаба оперативного руководства ОКВ Вальтер Варлимонт, который сам был не без греха, объяснял навязчивую потребность Гитлера лично принимать решения по любому сколько-нибудь важному вопросу его «безграничной подозрительностью и потребностью во что бы то ни стало продемонстрировать свою власть, вопиющими недостатками самоучки в руководстве войсками и неспособностью подчинить проверенным принципам военной науки свои фантазии, основывающиеся на том, что ему хотелось бы видеть по соображениям политики, экономики и престижа»[555][556].
За месяцы, предшествовавшие вторжению, Гитлер так и не решил вопрос, который, как он уже знал, может перед ним возникнуть, – о том, какую из двух военных целей преследовать: захватить центральные районы Украины (из-за их богатых промышленных, сырьевых и сельскохозяйственных ресурсов) или с корнем выкорчевать большевизм, уничтожив советскую столицу. До поры до времени эта дилемма скрывалась за уверенностью руководства вермахта в том, что Красная армия будет разгромлена так быстро, что удастся достичь обеих целей одновременно. К середине июля беглый взгляд на карты военной кампании, казалось, мог только подтвердить это мнение.
Взятые по отдельности и без подробностей, эти карты рисовали картину впечатляющего военного триумфа, который, казалось, предвещал реализацию маниакальных идей Гитлера. Все три группы армий успешно наступали в направлении своих конечных целей: группа армий «Юг» неуклонно продвигалась к Киеву, группа армий «Север» приблизилась к Ленинграду, а группа армий «Центр» расчищала себе дорогу на Москву. Эта картина, однако, не отображала некоторые тревожные факты: то, что темп наступления замедлился, что на некоторых участках оно вовсе остановилось и что за него пришлось заплатить неожиданно высокую цену в людях и технике. На всех трех фронтах битва становилась все ожесточеннее, а вражеские контратаки все чаще. В отличие от вторжений на Балканы и в Западную Европу, где попадавшие в окружение войска предпочитали верной смерти капитуляцию, советские солдаты, оказавшиеся перед лицом подобного выбора, обычно выбирали гибель, а не плен. Самым проницательным командирам немецкой восточной армии победа уже не казалась такой быстрой и гарантированной, как предсказывало их верховное командование.
Впечатляющие успехи группы армий
