У многих пленных были ужасающие незалеченные раны. В одном пересыльном лагере Эдвин Эрих Двингер – профессиональный писатель-нацист, теперь по заданию рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера работавший военным корреспондентом, – оказался достаточно чувствительным, чтобы ужаснуться виду группы пленных, сидевших на земле в ожидании отправки в лагерь. Один, с оторванной выстрелом правой половиной челюсти, пытался намотать какие-то лохмотья вокруг шеи. «Через тряпки было видно его оголенную трахею, которая с видимым усилием двигалась при каждом его вздохе». Рука другого представляла собой «рваную мешанину плоти. На нем не было бинтов, и кровь сочилась из сосудов, как будто из нескольких трубок». Некоторые были так сильно обожжены огнеметами, что «на их лицах больше не было узнаваемых человеческих черт, они просто были распухшими кусками мяса»[544]. Они сидели молча, не издавая ни единого стона или всхлипа.
Двингера ждала еще более трагическая сцена. Некоторые из его сослуживцев пожалели жертв и попытались раздать им хлеб и маргарин:
Они начали раздачу где-то в тридцати метрах от того места, где лежали самые тяжелораненые, и те поднялись, да, даже умирающие тотчас поднялись и в одном непередаваемом потоке страдания начали торопливо пробираться к месту раздачи. Человек с челюстью встал, качаясь из стороны в сторону; человек с пятью пулевыми ранениями приподнялся на своей здоровой руке… а те, чьи лица были обожжены, бежали… но это было еще не все; полдюжины лежавших на земле также пошли, вдавливая левыми руками обратно в тело внутренности, которые вылезли из разорванных ран на их животах. Их правые руки были вытянуты вперед в жестах мольбы… двигаясь, каждый из них оставлял кровавую полосу на траве… и никто из них не кричал… никто не стонал… они все были немыми, немыми, как самые ничтожные Божьи твари[545].
За два первых месяца войны по меньшей мере 150 000, а возможно и 250 000, попавших в плен красноармейцев умерли до того, как успели добраться до огромных свалок, служивших в качестве лагерей военнопленных. Их избивали до смерти и морили голодом на марше и в транспортных поездах, которые время от времени делали остановки, чтобы выбросить накопившиеся груды трупов. Очень немногие немецкие солдаты – даже те, кто не был напрямую замешан в происходящем, – проявляли сочувствие к своим жертвам. В одном из писем домой стрелок-наводчик танка Карл Фукс выразил чувства большинства:
Почти не удается встретить лицо, которое выглядело бы разумным и интеллигентным. У всех у них сильно истощенный вид, а дикий, полубезумный взгляд их глаз делает их похожими на слабоумных. И эти вот негодяи под предводительством евреев и преступников хотели навязать свой стиль жизни Европе, а то и всему миру. Слава Богу, наш фюрер Адольф Гитлер делает все, чтобы этого не произошло[546].
Полагая, что операция «Барбаросса» завершится очень скоро, Гитлер 24 июня переехал в свою новую ставку, расположенную глубоко в лесах Восточной Пруссии. «Вольфсшанце» («Волчье логово») представляло собой комплекс, состоявший из деревянных хижин и бетонных бомбоустойчивых бункеров, на расстоянии около 8 километров к востоку от города Растенбурга. Комплекс был разделен на три зоны безопасности, в центре которых, за мощным стальным ограждением и под усиленной охраной, располагались личные апартаменты Гитлера. Рядом с его бункером находились другие, предназначенные для самых доверенных приближенных: тщеславного заместителя Германа Геринга, подобострастного начальника ОКВ фельдмаршала Вильгельма Кейтеля, не менее услужливого начальника штаба оперативного руководства ОКВ генерала Альфреда Йодля, а также коварного интригана Мартина Бормана, который, сменив Гесса, занял пост начальника канцелярии нацистской партии. Вдали от тягот и лишений настоящей «полевой» штаб-квартиры, эти высокопоставленные лица наслаждались вполне комфортными условиями. По словам одного из них, бетонные стены бункеров были обиты ярко раскрашенными деревянными панелями, а их просторные спальни украшали роскошные «встроенные буфеты, застекленные душевые и ванные комнаты с водопроводом, центральным отоплением и всевозможными электрическими приспособлениями»[547].
Помимо помещений для персонала, залов совещаний и оперативного центра, откуда Гитлер мог следить за успехами операции «Барбаросса», комплекс включал в себя большой обеденный зал. Там, за ужином, в серии беспорядочных затянутых монологов, «самый вульгарный, самый жестокий и наименее великодушный завоеватель, которого когда-либо знал мир» (как описывал Гитлера историк Хью Тревор-Ропер) излагал перед раболепной свитой свои идеологические и политические теории. Его высказывания по разным поводам были аккуратно записаны угодливым Борманом, исполнявшим при фюрере роль его личного летописца.
В начале июля 1941 года, когда победа казалась близкой, такие высказывания должны были производить особый эффект. «Большевизм должен быть уничтожен… Москва, как центр этого учения, должна исчезнуть с лица земли, как только ее богатства будут вывезены в безопасное место», – заявил Гитлер 5 июля за ужином[548]. Через два дня Гальдер после встречи с Гитлером заметит: «Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов». «Уничтожить эти города», по словам Гитлера, «должна авиация», чтобы тем самым лишить центра «не только большевизм, но и московитский национализм». Кроме того, это также поможет «полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы потом будем вынуждены кормить в течение зимы»[549]. Смысл сказанного был ясен: тем из 7 млн горожан, которые переживут бомбежки, предстояло либо умереть от голода, либо бежать на восток, в Сибирь, где их шансы добыть себе пропитание были столько же отдаленными, как и сами эти пустынные пространства.
Безразличие, с которым гитлеровское верховное командование согласилось с судьбой, уготованной их вождем гражданскому населению Советского Союза, ужасало, но при этом было вполне объяснимо. Даже те представители генералитета, которые не до конца разделяли маниакальные устремления Гитлера, отдавали себе отчет в том, насколько сложной была задача обеспечения продовольствием почти трехмиллионной армии вторжения. За несколько недель до начала операции «Барбаросса» планировщики наконец предложили решение этой проблемы. В отличие от многообразия новаторских идей, предлагавшихся тогда же для уничтожения европейского еврейства, так называемый «План голода» не был окружен завесой секретности и излагался прямо и откровенно. Его результатом должна была стать массовая смерть миллионов людей от недоедания.
У высокопоставленных чиновников, которые по большей части были убежденными нацистами, перспектива массовой гибели «недочеловеков» не вызывала особых душевных терзаний. Главной проблемой, которую они намеревались решить, было снабжение войск вторжения продовольствием без необходимости вводить нормирование основных продуктов питания для гражданского населения рейха. Германия, как и бóльшая часть Европы, не обеспечивала сама себя продовольствием даже в мирное время, а война еще больше усугубила этот дефицит. Хотя нацисты грабили оккупированные ими территории Западной Европы, вывозя оттуда широкий спектр сырья и промышленных товаров, они не могли реквизировать сколько-нибудь значительные объемы продовольственных избытков просто потому, что их там не было. Сельскохозяйственное производство переживало спад на всем континенте. Блицкриг, прокатившийся по Нидерландам, Бельгии и Франции, не только стал причиной перемещения больших людских масс, но и нарушил систему производства и распределения съестных товаров. Перебои с продовольствием в Германии, вызванные британской морской блокадой, должны были гарантированно усугубиться с началом операции «Барбаросса», если не будет найдено какое-то альтернативное решение. Мрачные воспоминания о Первой мировой войне
