Роскошно иллюстрированные Апокалипсисы изготавливались для германских императоров: таков созданный для Генриха II «Бамбергский Апокалипсис»[345]. Таковы же великолепные крупноформатные «Апокалипсисы Беата из Льебаны», широко распространенные в Северной Испании и Южной Франции в X–XII вв. Они отражали настроения вовсе не только сидевших в обителях монахов, но и влиятельной светской знати. Роскошный «Апокалипсис Элеоноры» — графини Прованса, вышедшей за английского короля Генриха III, — все что угодно, но не предмет монастырской медитации середины XIII в.[346]

Во время Столетней войны, в конце XIV в., в замке города Анжé, резиденции могущественных герцогов Анжу, появился невероятных размеров ковер, украшенный десятками изображений из Апокалипсиса. Даже в неполном виде, в котором он дожил до наших дней, при бледном, щадящем музейном освещении он производит сильнейшее впечатление. Это не просто самое большое визуальное изложение Апокалипсиса, это едва ли не самый большой ковер в мире, длиной более 100 метров. Людовик I Анжуйский заказал это произведение замечательным мастерам — Жану из Брюгге и Николя Батаю. Он не пожалел средств, чтобы украсить свои залы таким монументальным напоминанием о смерти. Более того, ковер был не просто украшением, он был задуман как зрительное подспорье для публичных чтений Откровения, поскольку повествование здесь как бы скандируется регулярным появлением внушительной фигуры чтеца, держащего в руках книгу с текстом. Автор Апокалипсиса апостол Иоанн Богослов также присутствует в сценах, как бы свидетельствуя об истинности того, что изображено, и приглашая к диалогу, раздумью, созерцанию. Нам кажется странным такой способ отвлечься от дел насущных, неурядиц и катаклизмов, разрывающих природу и человеческое общество. Тем более что речь идет об одном из самых блестящих феодальных дворов Cеверной Европы. Средневековый человек не забывал о действительности, не бежал от нее, но она обретала для него свой реальный смысл лишь в контексте вечности. Смерть была совсем рядом, а война воспринималась как сбывшийся Апокалипсис. В конце концов, в таком отношении Средневековья к войне нет ничего исключительного.

«Действо об Антихристе» и «Анжерский Апокалипсис» показывают, что проповедь о Конце света, исходившая из лона Церкви, получала на протяжении веков широчайший резонанс. Чем больше было неурядиц и катастроф, чем больше необъяснимого в природе, тем больше люди убеждались, что мир стареет, ветшает и наступают последние времена. Идея старости мира проникала далеко за пределы эсхатологии. Об этом замечательно говорит анонимный трактат «Отсрочка последствий старости», популярный среди государей XIII в. учебник по медицине и гигиене: «Стареет мир, и стареют люди, — не потому, что мир стар, а из-за размножения живых существ, загрязняющих окружающий нас воздух, из-за невыполнения правил гигиены и незнания качеств вещей, которые восполняют испорченность условий гигиены»[347]. Здесь тоска по молодому или, если угодно, омоложенному, чистому, радостному миру, столь свойственная ученому сознанию высокого Средневековья, переводится в чисто научную плоскость. Автор, начитанный в арабской медицинской литературе, старается объяснить причины эпидемий с помощью учения о заражении воздуха, воды и вообще «окружающей среды», которую тогда просто обозначали словом aer — «воздух». Он не был одинок в своем здравомыслии, но это здравомыслие пробивало себе дорогу, опираясь на традиционные эсхатологические чаяния и страхи, царившие в европейском обществе и отнюдь не сдававшие свои позиции[348]. Арнальдо из Виллановы, каталонский философ, врач при дворах королей и пап, на рубеже XIII–XIV вв. писал и медицинские, и эсхатологические трактаты для своих покровителей, как и его не менее знаменитый соотечественник Рамон Льюль (в латинизированной форме Раймунд Луллий) и английский францисканец Роджер Бэкон. Последний, видя, что творится в его время, в середине XIII в., в Италии, одновременно боялся Конца света, татар, злых гибеллинов, но поверил в папу Климента IV (1265–1268), вообще-то воинственного и немного суеверного, написал для него за два года гигантский свод знаний о мире, учил использовать зеркала, чтобы солнечным огнем жечь противников, — и все это в надежде спасти планету[349].

С точки зрения монахов, властителей дум первых веков II тыс., зловещие события их времени, вызванные грехами человечества, готовили путь Антихристу. Поэтому, рассуждали они, нужно быть бдительными и каяться. В описании человеческих грехов и ужасов Конца света они видели средство произвести сильное впечатление на паству. Возник даже специальный жанр религиозной литературы: покаянные книги, или пенитенциалии, практические руководства по исповеди для священников и религиозно активных мирян, в которых описывались всевозможные грехи и меры наказания, им соответствовавшие. Эти книги — замечательные памятники, ибо и грехи, меняющиеся с течением времени, суть зеркало развития общества. Примерно как наши уголовные и гражданские кодексы.

* * *

Монашество, следуя за бурным демографическим и экономическим ростом Европы, уже не могло запереться в четырех стенах своих обителей и незаметно для мира молиться о его спасении. Клир и мир стали по-настоящему нужны друг другу. В XII в. Алан Лильский, всезнающий doctor universalis, в «Искусстве проповеди» предлагал разные модели проповеди для рыцарей, адвокатов, судей, государей, вдов, дев. Поколением позже английский доктор богословия, преподававший в Париже около 1215 г., в своем «Пенитенциалии» перечислил особо опасные на пути к спасению профессии: судьи, учителя, клирики, торговцы, врачи. Уже упоминавшийся Яков Витрийский, умный критик того же времени, тоже читал проповеди раздельно монахам, духовенству, школярам. Франциск известен специальной проповедью для бедных женщин (poverelle), собранных по такому случаю из разных городов и весей. И даже проповедь о святом Никто (Sermo de nemine), чистой воды пародия, тоже обладала сильным дидактическим зарядом[350]. Проповедь теперь не просто возвещанная и объясненная Истина, но Истина, истолкованная каждому по-своему[351].

Проповедуя «презрение к миру» (contemptus mundi), бегство от мира, умоляя готовиться к близящемуся Концу, Церковь призывала светское общество «обратиться». «Обращение» (conversio) — очень важное понятие в истории человеческого духа высокого Средневековья. Обычно под ним понимается обращение, например язычника или иудея, в христианскую веру. Крестоносцам, цитируя Писание, говорили: «Заставь их войти в лоно Церкви» (compelle intrare). И они заставляли как умели… Можно найти множество письменных свидетельств того, как целые иудейские общины принимали христианство, «устрашившись» авторитета местного епископа или убежденные его неопровержимыми доводами. Не все из этих «доводов» нам известны достоверно, потому что чаще всего они переданы в антииудейских трактатах, написанных христианами. Это — голос победителей. Во всяком случае, количество жалоб иудеев по поводу насильственного крещения хватает как в папских, так и в имперских и королевских регистрах. И короне, и тиаре, как ни парадоксально, приходилось периодически защищать синагогу от религиозной нетерпимости христиан. Но клирики и сами миряне в эпоху Крестовых походов осознавали, что многие из них, крещенные или отданные в монастыри в детстве, регулярно посещающие службы, все же нуждаются в реальном