Как офицер, Кнаппе удостоился привилегии ехать верхом и с высоты своей выгодной позиции не мог не оценить необъятность страны, которая, как он полагал, вскоре будет принадлежать рейху. Будучи внимательным наблюдателем природы, он заметил:
В некоторых покрытых лесом местах земля под нашими ногами становится скрипучей и упругой. Покрывающие ее листья маленькие и хрупкие, но под ними лежит слой листвы, опавшей много лет назад и образовавший вязкую пористую массу, в которой копошатся множество крохотных насекомых… Живые деревья обычно издают свежий сырой запах, а мертвые пахнут сухо и насыщенно.
На открытой местности он наблюдал за желтыми стрекозами и жуками с синим панцирем, а ужи «шуршали в траве, почти невидимые глазу… Кузнечиков было множество, и, кажется, они не отличали двигающегося солдата от неподвижного дерева, часто устраивая себе бесплатную поездку. Стаи комаров очень досаждали нам, а надоедливые мухи были повсюду»[493].
В полдень солдаты устраивали привал на обед, обычно состоявший из тушеных овощей и любого мяса, которое службе провианта удавалось раздобыть по дороге. Все это готовилось на полевых кухнях, передвигавшихся на конной тяге. После еды солдатам разрешалось прилечь и отдохнуть. Большинство из них тут же засыпало – кучи человеческих тел, распростертых в беспорядке на голой земле рядом с дорогой. По словам Генриха Хаапе, хирурга, служившего в 18-м пехотном полку, от этой короткой передышки было мало толку: «От полуторачасового сна было больше вреда, чем пользы. Разбудить смертельно уставших людей было крайне трудно. Наши кости промерзли, мышцы застыли и болели, а ноги распухли. С большим трудом нам удавалось вновь натянуть походные сапоги»[494].
Однажды вечером Кнаппе был приглашен на ужин к одному из своих дивизионных командиров, генерал-майору Гельфриду фон Штудницу, которого он уважал как способного администратора и настоящего интеллектуала. Поинтересовавшись у Кнаппе моральным состоянием его подчиненных и состоянием вверенных ему лошадей, Штудниц спросил: «Как, по вашему мнению, проходит кампания?» Кнаппе ответил: «Превосходно». Штудниц немного помолчал, а потом сказал: «Я был в России во время прошлой войны. Мне довелось пережить русскую зиму. Это было ужасно – ничего подобного мы никогда не испытывали. Она придет, и придет очень скоро. Пока мы прошли лишь небольшой кусочек России. Перед нами необъятная страна, и, если мы не возьмем Москву до наступления морозов, я боюсь представить, что нас ждет впереди»[495].
Пока танки Гудериана рвались к Смоленску, группа армий «Север» под командованием фельдмаршала фон Лееба старалась не отставать. За три недели с начала вторжения его танковые дивизии продвинулись на 450 километров, захватив Литву, Латвию и Эстонию, затем вступили на территорию Ленинградской области и подошли к южным окраинам Ленинграда. Не выдержав свирепого блицкрига, Северо-Западный фронт генерала Кузнецова рухнул. Три его армии беспорядочно отступали, потеряв примерно 90 000 человек и более 1000 танков и 1000 самолетов. В результате под сильными ударами противника оказались армии Северного фронта, которыми командовал генерал Попов[496]. Через шесть недель город-символ, основанный Петром Великим в 1703 году, будет взят в осаду.
Успехи группы армий «Юг» фон Рундштедта были не столь впечатляющими, но представляли неменьшую угрозу. Это была особенно изнурительная кампания, развернувшаяся в условиях сложного рельефа местности к югу от Припятских болот – 270 000 квадратных километров рек, заболоченных равнин и лесов, которые покрывали бо́льшую часть южной Белоруссии и северо-западной Украины. Простираясь на 230 километров с севера на юг, болота были практически непроходимы для любого транспорта. Группа армий «Юг» встретила гораздо более жесткое сопротивление со стороны войск Юго-Западного фронта под командованием генерала Михаила Кирпоноса, чем то, с которым фон Лееб столкнулся на Балтике. Советская Ставка Верховного Главнокомандования предполагала, что именно на этом направлении развернется основное наступление врага. Кирпонос не только располагал четырьмя наиболее мощными и хорошо оснащенными советскими армиями, но и по своим способностям – смелости, находчивости и гибкости – отличался в лучшую сторону и от Попова, и от Кузнецова. Несмотря на некоторые допущенные тактические ошибки, ему удалось организовать мощное контрнаступление под городом Дубно, в 430 километрах западнее Киева. В крупнейшем танковом сражении Второй мировой войны схлестнулись около 3000 советских и более 700 немецких танков, которые ожесточенно сражались на фронте протяженностью 70 километров. Бои длились целых семь дней, пока танкам фон Рундштедта наконец не удалось прорвать позиции русских. Для Красной армии это было сокрушительное поражение: потери Кирпоноса составили более 214 000 человек, 172 000 из которых были убиты, взяты в плен или пропали без вести, а также 800 танков, 600 артиллерийских орудий и минометов и более 1200 самолетов[497]. Теперь перед группой армий «Юг» открывался путь к столице Украины, Киеву, а затем – на Кавказ и Сталинград[498].
К 3 июля Гальдер испытывал такой восторг от успехов всех трех групп армий, что – в тот же день, в который Сталин выступил со своим призывом к советскому народу, – записал в дневнике: «Не будет преувеличением сказать, что кампания против России выиграна в течение 14 дней»[499]. Скорость, с которой продвигались армии вторжения, и масштаб потерь, нанесенных ими советским войскам, казалось, подтверждали его самодовольную оценку. Хотя, по его собственным подсчетам, немецкая восточная армия потеряла более 54 000 человек, включая 11 822 убитыми, 38 809 ранеными и 3961 пропавшими без вести, у Красной армии дела обстояли гораздо хуже: ее общие потери составили 750 000 человек, из которых 590 000 были убиты, ранены или пропали без вести, а также 10 000 танков и почти 4000 самолетов[500]. Чуть больше чем за две недели Советский Союз потерпел серию сокрушительных поражений. Это была катастрофа эпического масштаба, но, вопреки складывавшемуся впечатлению, она так и не стала настоящими «сумерками богов».
12. Шаткий союз
Главу военной миссии в Москве генерала Мэйсон-Макфарлана и сопровождавшего его посла Великобритании Стаффорда Криппса ждал необычно теплый прием, когда 26 июня 1941 года их гидросамолет модели «Каталина» после 17-часового путешествия с Шетландских островов прибыл в порт Архангельска. После приятного ужина и комфортно проведенной ночи на борту ожидавшей их яхты членов миссии на личном самолете наркома обороны доставили в Москву. Это было знаком уважения, который не ускользнул от внимания Криппса. Он испытал еще большее удовлетворение, когда Молотов – до этого почти целый год весьма холодно относившийся к Криппсу – дважды навестил его после прибытия в столицу. «Атмосфера здесь настолько сильно отличается от прежней, что трудно поверить, что в политическом отношении это то же самое место», – довольно заметил он[501].
Тем не менее вскоре выяснилось, что на предстоящих переговорах Москва хочет добиться того, на что ни у Макфарлана, ни у Криппса просто не было полномочий: стабильных поставок военного снаряжения и, что было не менее важно, совместного обязательства обоих правительств воздерживаться от заключения сепаратного мира с Германией, мысль о котором, несмотря на выступление Черчилля чуть менее недели назад, все еще беспокоила вечно подозрительный Кремль. Подспудные трения, столь осложнявшие англо-советские отношения со времен революции, по-прежнему таились под хрупкой маской дружелюбия нового формата их отношений.
29 июня от имени армии свои карты на стол выложил Жуков. Его подробный список заказов включал «3000 полностью оснащенных истребителей,
