Формально Гитлер не протестовал против этого превентивного шага Сталина. Вместо этого, действуя с коварством, которое ввело советского лидера в заблуждение, он принял непрямые, но решительные меры. В августе 1940 года он в одностороннем порядке объявил об упразднении международной комиссии, которая на протяжении более 80 лет управляла судоходством в нижнем течении Дуная[229]. Фактически это было заявлением о том, что отныне Дунай становится немецкой рекой, водной артерией нацистов, обеспечивающей Берлину контроль над путями в Черное море и из него. Когда Советский Союз (который не был членом названной международной комиссии) в ответ на этот шаг заявил решительный протест, Берлин изобразил встревоженность реакцией Москвы и предложил обеим сторонам совместно выработать решение, способное предотвратить конфронтацию. Ввиду противоположных целей каждой из сторон было неудивительно, что переговоры о статусе Дуная вскоре зашли в дипломатический тупик.
Его последствия было нетрудно предсказать. Донесение советской службы внешней военной разведки ГРУ со ссылкой на посла СССР в Белграде было прямым и недвусмысленным: «Для Германии Балканы – самый ценный актив, который надлежит включить в новый европейский порядок; но поскольку СССР никогда на это не согласится, война с ним становится неизбежной»[230].
Напряжение в дипломатических кругах накалилось еще сильнее, когда всего через несколько дней после передачи Советскому Союзу Буковины и Бессарабии король Румынии Кароль II был свергнут в ходе военного переворота. Возглавивший его генерал Йон Антонеску был сторонником фашизма. Он немедленно сосредоточил в своих руках диктаторские полномочия, назначил самого себя премьер-министром и посадил на трон в качестве номинального главы государства юного и не очень умного сына свергнутого короля Михая. Первым шагом Антонеску было заключение союза с нацистской Германией. Гитлер был более чем рад пойти ему навстречу. 12 октября по приглашению Антонеску германские войска разместили в Румынии свой контингент, фактически сведя на нет аннексию Сталиным двух румынских провинций, которые пока оставались в руках Советов. За две недели до этого Германия, Италия и Япония подписали Тройственный пакт[231]. Антонеску, вскоре проявивший себя неменьшим палачом, чем подручные Гитлера, жаждал оправдать оказанное ему доверие. Его заявка на присоединение к пакту была принята 23 ноября, через десять дней после прибытия Молотова в Берлин.
Неприятности Сталина усугубились после того, как 28 октября итальянский диктатор Бенито Муссолини принял необдуманное решение вторгнуться в Грецию. Это заставило царя Бориса III, возглавлявшего почти фашистскую Болгарию (которая находилась на противоположном от Румынии берегу Дуная и сохраняла формальный нейтралитет), устремиться в сторону Берлина. Желая четко обозначить свою позицию, царь предложил разместить в стране контингент немецких войск. Через несколько месяцев, в марте 1941 года, он вслед за Антонеску оказался в дружеских объятиях Тройственного пакта. Сталина перехитрили сразу по нескольким направлениям.
Ставки возросли еще выше, когда накануне визита Молотова из советского посольства в Берлине поступили сообщения, что нацистское руководство теперь рассматривает Балканы как «новый плацдарм для военных действий против СССР»[232]. Глава ГРУ (советской службы военной внешней разведки) генерал Филипп Голиков, недавно вернувшийся из ознакомительной поездки в германскую столицу, также докладывал, что Германия «продолжает перебрасывать свои войска на Балканы»[233], – правда, по его мнению (позднее подтвердившемуся), это происходило в рамках подготовки к возможному нападению на Грецию, а не непосредственно на Советский Союз.
В состоянии повышенного внимания Сталин, явно весьма обеспокоенный развитием событий, дал своему министру иностранных дел соответствующие инструкции. У Молотова не оставалось сомнений относительно главной цели своего визита в Берлин. Будучи приземленным и упрямым человеком, «каменная задница» как дипломат вряд ли поддался очарованию залитых солнцем пейзажей, которые Гитлер, несомненно, постарался перед ним нарисовать. Основной задачей Молотова было дать ясно понять, что Сталин никогда не откажется от унаследованного от императорской России права на контроль над Черным морем. При этом он отдавал себе отчет, что после прошлогодней катастрофы в Финляндии Красная армия едва ли могла надеяться на успех в войне с победоносным вермахтом. Поэтому эскалации на Балканах следовало избегать.
Гитлер не меньше Сталина старался уклониться от преждевременного конфликта, который ненароком мог привести к совершенно ненужному сейчас военному столкновению. Планы вторжения в СССР находились на стадии подготовки, «военные игры» для проверки этих планов еще не значились в расписании, а логистические проблемы в связи с передислокацией множества дивизий, занятых оккупацией Западной Европы, оставались нерешенными. К тому же успех вторжения зависел от внезапности: момент для атаки должен был определить сам Гитлер, а не события, неподвластные его контролю, что могло привести к провалу. Поэтому было важно, чтобы разговор с советским министром иностранных дел был выдержан в примирительных тонах – по крайней мере, внешне.
Перед встречей с Гитлером Молотов провел переговоры с Риббентропом в его служебных апартаментах, расположенных в бывшем президентском дворце, которые, по словам переводчика Гитлера Пауля Шмидта (присутствовавшего на встрече в качестве наблюдателя), были оформлены в чрезмерно вульгарном стиле[234]. В полную противоположность своему советскому коллеге, Риббентроп не мог ограничиться одним словом там, где можно было сказать десять. Так было и на этот раз. В напыщенной речи, длившейся более часа, Риббентроп изложил свое ви́дение будущего, в котором Советский Союз мог бы присоединиться к Тройственному пакту и получить свою долю добычи после неизбежного поражения Великобритании и расчленения ее мировой империи. Бо́льшую часть этого бессвязного монолога Молотов выслушал бесстрастно, вставив свои реплики лишь трижды. В отличие от заискивающей высокопарности принимающей стороны, он говорил с «определенной математической точностью и безошибочной логикой… и, как учитель на экзамене, вежливо поправлял Риббентропа, допускавшего огульные расплывчатые утверждения общего характера»[235]. Было ясно, что Молотов держит порох сухим для встречи с Гитлером после обеда.
Советского министра иностранных дел вместе с его командой переговорщиков и переводчиком Валентином Бережковым[236] провели через лабиринт отделанных мрамором залов в приемную Гитлера. Это было тщательно срежиссированное зрелище в чисто фашистском стиле: «Два высоких перетянутых в талии ремнями белокурых эсэсовца в черной форме с черепами на фуражках щелкнули каблуками и хорошо отработанным жестом распахнули высокие, уходящие почти под потолок двери. Затем, став спиной к косяку двери и подняв правую руку, они как бы образовали живую арку, под которой мы должны были пройти в кабинет Гитлера – огромное помещение, походившее скорее на банкетный зал, чем на кабинет»[237].
Молотова, хорошо знакомого с кремлевскими дворцами, не смутила эта демонстрация нацистского великолепия. Сидевший за столом Гитлер поднялся и с подчеркнутой учтивостью приветствовал посланца Сталина. Разговор начался с традиционных дипломатических любезностей: оба подчеркнули важность советско-германского сотрудничества, после чего Молотов взял инициативу в свои руки и в спокойной, но настойчивой манере начал задавать Гитлеру детальные вопросы о будущем отношений между двумя странами. В частности, он спросил: «Как обстоят дела с обеспечением интересов СССР на Балканах и в бассейне Черного моря?.. И как с этим соотносится Тройственный пакт?» Пауль Шмидт был ошеломлен: «Ни один иностранный гость при мне никогда не разговаривал с Гитлером в таком тоне». Переводчик ожидал, что фюрер вот-вот вскочит и резко прервет встречу, как уже не раз происходило в подобных ситуациях. Но вместо этого Гитлер ответил почти извиняющимся тоном: «Тройственный пакт определит положение в Европе в соответствии с интересами самих европейских стран. Именно поэтому Германия сейчас ищет площадку для сближения с Советским Союзом, где она могла бы выразить свое мнение относительно территорий, представляющих для нее интерес»[238]. Поскольку смысл такого ответа был столь же расплывчат, как и вступительные замечания Гитлера, Молотов потребовал уточнений. В одном из своих замечаний он прямо заявил, что СССР может рассмотреть возможность присоединиться к Тройственному пакту только в случае, если «к нам будут относиться как к равноправным партнерам, а не как к статистам»[239]. Гитлер не привык к таким резким вопросам и, по-видимому, не мог долго их выносить. Вскоре он, ссылаясь на угрозу британского авианалета, предложил отложить переговоры до вечера. Встреча не дала
