Тем же вечером Гитлер, по-прежнему находившийся в «Вольфсшанце», пригласил сотрудников своего штаба на празднование Нового года. Они пили пиво и внимали опьяняющим аккордам Штрауса и Вагнера, доносившимся из недавно приобретенного граммофона. В соседнем кабинете Гитлер провел три часа за телефонным разговором с Клюге, вновь настаивая, что фронт нужно держать любой ценой. Глубоко за полночь, закончив свои разглагольствования, он собрал присутствовавших на ночное чаепитие, на котором почти сразу же заснул. Празднование резко завершилось. Улыбки исчезли[1390]. Все понимали, что причин улыбаться было очень мало.
К концу декабря 1941 года, за шесть месяцев с начала операции «Барбаросса», немецкие армии на Восточном фронте, по собственным подсчетам ОКХ, потеряли 804 148 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести[1391]. Позднейшие оценки доводят общее число немецких потерь до более чем 1 млн человек[1392]. За тот же период советские потери составили как минимум 4,5 млн человек, а возможно, что и гораздо больше[1393]. На первый взгляд непропорциональность потерь в этой страшной таблице могла навести на мысль, что Советский Союз с каждым месяцем становится все слабее. Именно так думал Гитлер. Однако на деле все было наоборот. К концу года вермахт столкнулся с острым дефицитом живой силы, тогда как Красная армия продолжала расти. Несмотря на огромные потери, количество советских дивизий выросло с 360 в июне 1941 года до 600 к декабрю[1394]. В краткосрочной перспективе вермахт, пожалуй, мог заменить выбывших из строя солдат подростками, только что окончившими школу и не имевшими практически никакой военной подготовки, а также рабочими среднего возраста, призванными с оборонных заводов. Этого можно было достичь только с помощью рабского труда людей, согнанных из новых владений Третьего рейха на замену гражданской рабочей силы. Но даже такие крайние меры не могли компенсировать постоянные потери на поле боя в долгосрочной перспективе.
Не менее выразительным, чем меняющийся баланс в живой силе, было соотношение сторон по военной технике. К концу 1941 года операция «Барбаросса» стоила вермахту приблизительно 2700 танков, 41 000 грузовиков, 13 600 артиллерийских орудий, 4900 самолетов и более 200 000 лошадей. Потери Красной армии за тот же период – 20 500 танков, 17 900 самолетов и 101 000 орудий и минометов[1395] – были намного выше, но имели меньшее стратегическое значение. В первой половине 1941 года, когда Советский Союз еще не был полностью переведен на военные рельсы, его заводы произвели 1800 современных танков, 3950 самолетов и 15 600 единиц артиллерии и минометов. За вторую половину года, несмотря на масштабные разрушения в ходе операции «Барбаросса» – уничтожение 35 % производственных мощностей[1396] и эвакуацию целых отраслей промышленности, – они смогли произвести 4740 танков, 8000 самолетов и 55 500 орудий и минометов[1397]. Этот поразительный рост показывал, что даже в первый год Великой Отечественной войны СССР произвел больше военной техники – 6540 танков, 11 950 самолетов и 70 600 артиллерийских орудий, чем Третий рейх, который за тот же период произвел всего 5200 новых танков, 11 776 самолетов и 7000 единиц артиллерии[1398].
Этот нарастающий дисбаланс был существенным, но сам по себе еще не объяснял ход кампании и ее результат. Крах операции «Барбаросса» в куда большей степени был обусловлен совокупностью самообмана, неверных предположений и ошибок в расчетах, проистекавших из надменности германского верховного командования и безрассудства его главнокомандующего – фюрера. Убаюкивая самих себя тем, насколько плачевно Красная армия проявила себя в Зимней войне с Финляндией, нацистские генералы поверили, что большевистский враг будет сломлен в течение нескольких недель после того, как столкнется с «шоком и трепетом» блицкрига. Они были потрясены тем, с каким яростным упорством советские войска, даже находясь в тяжелейшем положении и неся огромные потери, день за днем оказывали сопротивление явно превосходящим их силам противника. В своем презрении к «недочеловекам»[1399], с которыми им пришлось сражаться, нацисты не приняли в расчет, что для большинства граждан СССР патриотизм значил больше, чем коммунистическая идеология: они были готовы защищать Родину, даже если ради этого им приходилось поддерживать репрессивный режим, который их угнетал. По всем ключевым параметрам нацисты недооценили мощь и стойкость Советского Союза.
Парадоксальным образом, именно стремительные успехи первых недель вторжения обнажили все безрассудство плана «Барбаросса». В разгар лета уже стали очевидными хроническая нехватка критически важных припасов, подкреплений и резервов, а также изнуряющее воздействие на войска долгих маршей, чередовавшихся с ожесточенными сражениями. К началу августа у гитлеровских фронтовых командиров появились первые сомнения. Фон Бока встревожило, что «боевая ценность войск из-за непрерывных переходов и сражений постоянно снижается», после того как они столкнулись с яростными советскими контратаками под Смоленском[1400]. «Если русские в ближайшее время не будут разбиты, то до наступления зимы будет очень трудно нанести по ним такой удар, который бы покончил с ними», – заметил он[1401]. И именно в этот самый жаркий период года Гальдер записал: «Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что русский колосс… был нами недооценен»[1402].
Операция «Барбаросса» пошла не по плану. Самонадеянная стратегия, построенная на ожидании молниеносной победы, постепенно уступила место близорукому императиву, согласно которому любое продвижение вперед приравнивалось к успеху. Ослепленные упорством Гитлера, требовавшего покончить с Советским Союзом до конца года, высокопоставленные генералы вермахта стали обращаться с восточной армией как с армией зомби, способных непрерывно двигаться в любом направлении при любых условиях, наступая и сражаясь, как автоматы, до тех пор, пока воля фюрера не будет исполнена.
Если в августе тревожные предзнаменования еще только начали появляться, то к октябрю они бросались в глаза. К изначальной самонадеянности вермахта теперь добавилась целая серия катастрофических просчетов и ошибок, напрямую проистекавших из безрассудной уверенности в легкой победе. Беспощадно критикуя допущенные немцами «небрежность и упущения», командующий 43-м корпусом генерал Хейнрици, который позднее станет выдающимся военным аналитиком, указал на множество решений и действий немецкого верховного командования, которые обрекли операцию «Барбаросса» на неудачу. Показательно, что он не упомянул растущий дисбаланс в военной мощи между немецкой восточной армией и Красной армией. Он также не назвал «генерала Зиму» главной причиной поражения немцев под Москвой. Вместо этого он сосредоточился на неспособности командования обеспечить фронтовые армии ресурсами для ведения длительной кампании: от нехватки «моторизированных частей и формирований транспортной авиации» до отсутствия «необходимых запасов топлива» для проведения операции таких масштабов «в глубине России». Он также указал на «полную зависимость снабжения от железных дорог» и неизбежные задержки в доставке жизненно важных грузов, усугубляемые «малым количеством хороших дорог», «широкими нерегулируемыми руслами рек» и «обширными болотами и участками непроходимой местности, огромными, почти первобытными лесами». На поздних этапах кампании он горько сетовал на суровые погодные условия, в которых приходилось действовать его людям, но задним числом пришел к выводу, что «климат и специфика местности» всего лишь «усугубили общее положение». Вместо того чтобы возлагать вину на особенности ландшафта или метеорологические условия, притом что они были предсказуемы и неподвластны человеку, он не без сарказма заметил, что «наступление русской зимы не соответствовало немецким ожиданиям». На фоне ухудшения экономической ситуации, падения производства, нехватки личного состава и вооружений и целого набора непреодолимых транспортных проблем это было равносильно обвинению верховного командования в фатальном недостатке стратегического мышления, дальновидности и навыков планирования[1403].
Операция «Барбаросса» была авантюрой огромных масштабов. До августа казалось, что она еще может увенчаться успехом. Но внезапное нападение и блицкриг можно осуществить лишь однажды. Гитлер посеял ветер, и к октябрю он начал пожинать бурю: шансы на взятие Москвы к Рождеству быстро таяли. К ноябрю уже было ясно, что вся рискованная авантюра закончится провалом. К декабрю именно это и произошло. Захватчики были обращены в бегство и никогда уже не смогут
