Ритуалы играют центральную роль в том, как люди управляют социальными границами. В случае посмертных ритуалов наиболее важной границе, которую переходит покойный, социальную значимость придают живые. На индивидуальном уровне ритуал представляет собой ключевой инструмент для борьбы с горем и утратой. На социальном уровне воспоминания об ушедших и чествование их играют важную роль в том, как социальные порядки устанавливаются при столкновении с кризисом и неопределенностью. Во время эпидемий, таких как Эбола или COVID-19, подобные процессы и опирающиеся на них границы оказались более гибкими, чем часто кажется, в результате чего люди вынуждены были приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам.

Рассказ двух женщин о границе между Гибралтаром и Испанией (Andrew Canessa)

Многие народы разделены границами, которые не позволяют им попасть домой. Именно это стремление, эту ностальгию точно описывает палестинский поэт Дарвиш, который, говоря о палестинской диаспоре, так выражает чувство боли от жизни вдали от дома: «Мы отсюда, далеко оттуда». В этих контекстах родина воссоздается в воспоминаниях человека и историях, которые рассказывали представители старших поколений. Это достаточно частая история, но особенностью границы между Гибралтаром и Испанией является то, что «мы» не «далеко оттуда», а напротив, географически очень близко. Иными словами, хотя расстояние крайне ощутимо, это не географическое расстояние, потому что дом, вне зависимости от того, с какой стороны границы он находится, заметен с другой территории в любой день недели. Это не какая-то дальняя страна, которая появилась в мыслях посредством воображения и фотографии, а что-то прямо перед глазами. Потому разлука в 1969–1983 годах была особенно мучительной и болезненной именно из-за наличия этой границы. Здесь Эндрю Канесса (2017) сравнивает переживания двух женщин, одной — из Испании, а второй — из Гибралтара, которые оказались на противоположных сторонах закрытой границы вдали от их семей и друзей.

Мэри было 14, когда она встретила Эрнесто, юношу из Гибралтара, который пересек границу и поехал в Испанию, в Ла Линеа, чтобы навестить родственников матери летом 1973 года, когда границу закрыли. «Он отличался от достаточно суровых мальчиков вокруг меня, — говорит Мэри. — У Эрнесто всегда были хорошие манеры, он был понимающим и внимательным». Они влюбились друг в друга. Мэри подчеркивает, что не интересовалась политикой и ее отец никогда не работал в Гибралтаре, поэтому она нечасто думала о закрытой границе — она при ней выросла. В возрасте 14 лет, однако, «мы были лишь детьми»; она влюбилась и сразу же столкнулась с ситуацией между Гибралтаром и Испанией.

Эрнесто пришлось вернуться домой, и они общались лишь письмами. После нескольких лет обмена письмами (тогда еще не было телефонной связи) и периодических визитов Эрнесто Мэри убедила своих родителей, чтобы те позволили ей навестить Эрнесто на пару недель на Рождество. Это была ее первая поездка в Гибралтар, и она была очарована красками нового места. Ла Линеа и Гибралтар практически смежны, так как Ла Линеа была приграничным городом, чье первоначальное предназначение было быть местом, где ночевали испанские рабочие. Хотя Гибралтар возвышается над горизонтом Ла Линеа, Мэри нужно было поехать в Альхесирас, оттуда отправиться в Марокко на пароме, а затем добраться на еще одном пароме до Гибралтара. Эрнесто ездил по такому же маршруту, чтобы навестить ее, потому что в то время это был единственный способ перемещения между двумя точками. Мэри не вернулась спустя пару недель. На самом деле она не вернулась вовсе. Она боялась, что, если вернется в Испанию, испанские власти никогда не позволят ей снова попасть в Гибралтар. Она же хотела быть с Эрнесто, поэтому решила остаться с его бабушкой и дедушкой. Она не могла сразу же восстановить связь с родителями, поэтому им пришлось ждать письма. Как и в случае с пассажирскими путешествиями, письмо шло не напрямую: сначала оно попало в Соединенное Королевство, а затем в Испанию — абсурдно окольный путь для поддержания сообщения между двумя местами, которые, казалось бы, находятся в шаге друг от друга. Мэри и Эрнесто вскоре поженились, но несмотря на взаимное счастье и любовь с Эрнесто, Мэри тяжело переживала наличие границы. Не потому, что она чувствовала себя в замкнутом пространстве, — «Правда, это меня совсем не беспокоило», — а потому что не могла увидеться со своей семьей. «Мы шли к границе, чтобы увидеть моих родителей, предварительно договорившись о времени в письме, и там встречались. Я видела моих родителей, моих сестер и братьев, и я была с Эрнесто. И затем мы начинали говорить то, что все уже точно слышали много раз: „Мама, как ты? Пап, как ты?“ Это было действительно болезненно (era un sufrimiento). Именно тогда я по-настоящему ощутила, что граница закрыта. Когда они увидели нас, и мы были одновременно так близко и так далеко (tan lejos y tan cerca a la vez)».

Самый болезненный момент, который она помнит, связан с рождением ее первого ребенка. «Когда родилась моя дочь, ей было всего пару дней, я принесла ее к границе, чтобы мой отец, братья и сестры могли ее увидеть. Моя девочка была такая маленькая, такая маленькая. Я достала ее из коляски и показала им. Я должна была поднять малышку на руки, чтобы они его увидели. Они видели ее, но не могли подержать на руках». Ее муж Эрнесто, в свою очередь, не любил приходить к границе; ему были слишком сложно видеть, как люди плачут и выкрикивают с той стороны какие-то личные новости.

То, что здесь рассказывает Мэри, говорили и многие другие люди. Все они рассказывали об интенсивной тоске и грусти от того, что не они не могли пройти пару сотен метров и быть со своими любимыми. Боль, пронизывающая слово «ностальгия», крайне ощутима не из-за расстояния, а напротив из-за мучительной близости родных людей и мест. Если большую часть ностальгии составляет то, как люди воображают «дом», то закрытие границы в Гибралтаре придало ностальгии новое измерение, потому что дом и не нужно было себе представлять — он был на виду каждый день.

Лурдес Хименес