Я сижу на краешке стула, крепко зажав ладошки между коленок. Хотя с большим удовольствием я бы зажала уши.

Потому что боюсь услышать нечто такое, что заставит меня чувствовать и сопереживать. Боюсь, что в моей наскоро сооружённой броне есть точка напряжения, как у стекла. Ткнуть туда иголкой, и все рассыплется.

Один угол жалости к чужой боли, и моё равнодушие пойдёт трещинами. Отпадёт, как сухая корка, обнажая сердце.

Молча мотаю головой из стороны в сторону.

Илья Сергеевич молчит. Вздохнув протягивает листочек:

— Виктория, вот список медикаментов, которые требуются пациенту. Они нужны прямо сегодня. Пожалуйста, сами или через других родственников…

Смотрю на листочек, исписанный мелким убористым почерком и не хочу притрагиваться к нему. Если я возьму список лекарств, то подпишу себе приговор.

Я выхолащивала у себя всю жалость, ненависть, злость и какую-либо ответственность. Я больше не хочу чувствовать себя женой Глеба.

Я — посторонний человек. До диагнозов господина Орлова и его лекарств мне нет никакого дела.

Одним движением отодвигаю листочек от себя.

Илья Сергеевич хмыкает и бросает на меня внимательный взгляд. Как у всех близоруких людей его глаза без очков кажутся по-детски беззащитными и искренними.

— Понимаю, обидно, — слегка покачивает головой. — Ситуация неоднозначная. Только боль, Витория, это моя работа. И я вам точно могу сказать, если вам больно, значит есть надежда. Потому что Дарье Агамовой сейчас не больно, а вот вам и вашему мужу — очень. Помогите ему, и вам самой станет легче.

— А вы сами, что бы делали в моём случае?

— Я бы? — снова водружает очки на нос. — Я бы помог, чтобы не чувствовать себя гадко. К тому же самое страшное наказание — унижение противника благородством. Попробуйте, рекомендую — отличный метод. К тому же ближайшие два-три месяца, вы мужа можете и не видеть. — Вновь подвигает листочек с лекарствами ко мне. — Просто поучаствуйте хотя бы таким образом…

— Не увижу, два-три месяца… Почему? — растеряно слабым эхом дублирую слова врача. Сама не знаю, зачем я это спрашиваю.

— У Глеба Орлова серьёзные травмы. Ему нужен больничный уход, физиотерапия. И вот ещё, пока не забыл, найдите хорошее кресло.

— Кресло?

— Да, у него поперечное поражение спинного мозга на уровне грудных позвонков. Переферический паралич…

— Паралич? — Прижимаю руки к груди. — Что это значит?

В ушах звенит, поэтому мне кажется, что я ослышалась. В своей жизни я видела только одного парализованного человека — это была моя прабабушка. Она лежала, как пластмассовый манекен, и только в глазах её теплилась жизнь.

То, что Глеб — пусть негодяй, обманщик и предатель, но живой и полный сил мужчина, может оказаться в таком состоянии, сейчас кажется мне выдумкой, дурацким преувеличением.

— Паралич — это, значит, паралич, — врач с недоумением смотрит на меня. — Он не сможет ходить. Восстановление возможно, но реабилитация очень затратна.

— Он обеспеченный человек, у него с матерью совместный бизнес. Успешный… — бормочу что-то.

Илья Сергеевич постукивает ручкой по столу.

— Хорошо. Вашему мужу потребуется не только кресло, но и тренажёры, инструктор, массаж, отдельная специализированная палата…

Слово «муж» горячим гвоздем вонзается мне в сердце.

Двигаю к себе листочек с названиями лекарств, хватаю ручку со стола и пишу в уголочке цифры:

— Вот телефон его матери, свяжитесь с ней, пожалуйста… Извините, я не могу этим заниматься. Это деньги их семьи, думаю, она справится.

— Это ещё не всё, — Илья Сергеевич двумя пальцами забирает ручку из моих рук. — Это всё может не понадобится. Сейчас период шока после травмы позвоночника. И то, как мы воспользуемся этим временем, зависит восстановление. Поэтому, прошу вас, не дайте нам упустить это время. Помогите ему!

— У него есть мать! — упрямо поднимаю подбородок.

— Но он не выживет, если у него не будет вас. Это против правил, но я провожу вас к нему…

— Простите, не могу.

— Скажите, у вас есть дети?

Моргаю от неожиданности. Такого вопроса я не ожидала.

— Общих детей у нас нет.

— Тогда понятно… — вновь надевает очки и утыкается в бумажки.

— В смысле? Что вам понятно?

— Что у вас нет общих детей. Иначе вы бы понимали, что забота об отце вашего ребёнка сейчас — это вклад в будущее вашего ребёнка завтра. Я не уверен, что ваш муж сможет скоро приступить к своим рабочим обязанностям. А растить детей без денег очень сложно…

— Мне ничего от него не нужно, — чеканю каждое слово.

— Конечно-конечно, — бормочет врач, — деньги не главное. Это все знают. Главное любовь и взаимопонимание. И знаете, что я сейчас вижу?

— Нет, — скрещиваю руки на груди.

— Чудесную открытую девушку. В вас нет циничности и мерзости. Вы, Вика, не прожженая стерва. И не сможете смотреть в глаза сыну или дочери, зная, что обрекли мужа на прозябание в инвалидном кресле или на смерть. Как жаль, что у вас с Глебом нет детей!

Его слова затекают в уши, заполняют черепную коробку и через позвоночник проникают в каждую клеточку моего тела.

Накануне я всё продумала. И была твёрдо уверена в том, что после выписки из больницы я на пушечный выстрел не подпущу Глеба к себе. Развод через адвоката, раздел имущества и пусть валит ко второй семье. Но смерть Дарьи и его инвалидность не входили в мои планы.

Перед глазами встаёт хмурая мордашка, а в ушах звучит тихий голосок: «Я к маме хочу». И я выныриваю в реальность, где существует мальчишка, у которого теперь из близких только страшная синяя зверюга, потому что отца-притворщика и придурочную бабку брать в расчёт не стоит.

И сообщать о том, что мама за ним не придет, по всей видимости, придется мне.

Потому что я не хочу, чтобы это делала свекровь — брезгливо морщась, фыркая и, не дай бог, добавляя «туда ей и дорога».

Эх, Саша, Саша… Что с тобой будет теперь?

Молча протягиваю руку к листочку с лекарствами и кладу его в карман.

— Пойдёмте, только недолго. Что от меня требуется?

— Ничего особенного. Просто поддержите его.

И уже шагая за врачом больничными коридорами понимаю, что Илья Сергеевич меня грамотно раскрутил. Постепенно, шаг за шагом, свесил на меня ответственность за чужую жизнь.

И теперь мне некуда деваться.

Но только один разговор. И пусть только попробует потом сдохнуть, сукин сын!

11. Отдать долг

За последние сутки шок стал