Наверное, мой мудрый организм настолько настроился на вынашивание здорового ребёнка, что ограждает от негативных эмоций. Просто вырубает предохранители, и мне достаются слабые отблески паники, жалости или отчаяния. Моя девочка спасает меня, иначе я сошла бы с ума.

Прижавшись носом к стеклу, впиваюсь взглядом в человека, лежащего на кровати. Внимательно изучаю собственного мужа, отделённого прозрачной стеной. Небрежная щетина, впалые щеки, заострившийся нос… Этот больной человек, опутанный проводами и капельницами, выглядит старым, изможденным и совершенно не похож на красавца Глеба.

— Глеб… — шелестом срывается с моих губ, — неужели это ты?

Поправляю на плечах одноразовый синий халатик. И почему-то вспоминаю, как три года назад я лежала на боку, поджав ноги под себя, в одноразовой казённой ночнушке такого же сизого цвета.

Совершенно не стеснялась разодранного ворота и кровавых пятен на подоле.

Мне было все равно.

— Поговорите с ней, уговорите поесть, — шептал кто-то в другом измерении. — Она даже капельницы с глюкозой не дает поставить.

Потом шёл звук осторожных шагов и что-то большое нависало надо мной. Тень кого-то доброго и своего до дрожи. Я знала, что он хочет что-то сделать для меня, но не в силах была даже кивнуть ему. Или не хотела. Потому что мне никто не мог помочь. Тогда.

Колючий плед взлетал вверх и накрывал до груди. А руку, исколотую капельницами, сжимала чья-то мягкая ладонь. И я не знала, от чего мне становилось тепло — от пледа или от этого рукопожатия.

— Хорошая моя, — я улавливала знакомый голос нейронами, он вибрировал в каждой клеточке моего тела. — Не надо так, родная… У нас ещё будет ребёнок, я обещаю тебе. Ты слышишь меня? Я обещаю! Девочка с твоими глазами. Или мальчик.

Я почувствовала, как что-то мокрое утыкается в мою ладонь. Как нос щенка. И делала движение пальцами. Гладила лицо Глеба и с удивлением понимала, что его щёки мокрые от слёз. Как и мои…

…Отшатываюсь от стекла, рукавом протираю запотевшее пятнышко. Чтобы даже следа не осталось от того воспоминания.

Наверное, в эти же дни Глеб прижимался к другой ладони — детской или женской. Только с благодарностью. Потому что тогда у него уже был сын!

Три года назад я выглядела ненамного лучше, чем он сейчас. Но Глеб протянул мне руку и вытащил из пропасти.

Видимо, пришла моя очередь отдать долг.

— Вы идёте? — спрашивает Илья Сергеевич.

И я делаю шаг вперед. Потом ещё… Пока врач не закрывает стеклянную сверь за моей спиной.

Стою в углу, не сводя взгляд с лежащего человека.

— Привет… — говорю тихо, прижав к животу сумочку, — как ты?

Слегка поворачивает голову на мой голос, глаза темные и пустые. Узнал или нет — не понятно.

«Голова двигается. Наверное, врач ошибся, это же не паралич» — проносится молнией обнадеживающая мысль.

Подхожу ближе. Ноги сводит от напряжения, я бы с удовольствием присела, но это реанимация, а не трамвай. Поэтому стою, неловко покачиваясь с носка на пятку.

— Дарья погибла, — зачем-то говорю я. — Ты знаешь?

Слабый кивок, опускает веки. Он меня слышит и понимает.

— Сашк… — вздрагиваю от его хриплого щёлканья.

— Я забрала его, он у твоей мамы.

Снова кивок и глубокий выдох облегчения, будто с него сняли бетонную плиту.

Потрескавшиеся губы расходятся в злом оскале:

— Лучше бы я умер…

Меня подбрасывает от возмущения. Как же это на него похоже. Это так легко и эгоистично — взять и умереть. Просто хоп, и тебя нет! Выключили… А вы — топчитесь, как хотите, и разбирайтесь без меня.

— Не смей так говорить, — злобно щурю глаза. — У тебя есть сын, и ты ему нужен. Мать без тебя не сможет тянуть бизнес…

У него будто что-то откликается внутри. Упирается затылком в подушку, хочет оттолкнуться и подняться. Слабо шевелит рукой и мычит.

Потом, устав от этого простого движения, в отчаянии отворачивается от меня и устремляет взгляд в стену.

— Вика, прости… Я…

— Об этом потом. — Прерываю его, не готова слушать сейчас оправдания, не хочу. Это и так тяжело, а в исполнении инвалида — тем более. — Глеб, тебе нужна реабилитация. Нужно лечение. А ещё деньги и немалые. Дай мне доступ к своим счетам. На работе к кому обратиться? Ты же знаешь, Нина в финансах ничего не понимает… Может быть продать что-то? Глеб, это нужно срочно сделать!

Говорю твёрдо и быстро, не пуская жалость в сердце. Но сама понимаю, как важно, чтобы Глеб сейчас помог спасти себя.

Хитрый Илья Сергеевич не зря меня сюда затащил — без денег Глеб обречен. Первые дни после травмы — самые важные, и вот их-то и не стоит терять. Вешать на мальчишку, кроме бабки с особенностями развития, ещё и лежачего отца — это слишком.

— На фирме нет свободных денег… У меня тоже нет, — слабо сипит и ещё дальше отворачивается от меня.

— То есть, как нет?

— Все в товаре — в тканях, фурнитуре…

— Подожди, а твой личный счёт? Где твои накопления?

— Вика, оставь меня, — громко сглатывает и вновь устремляет взгляд в потолок. — Мне ничего не надо. Я хочу сдохнуть, ты не понимаешь?

Отшатываюсь, как от пощечины. Он сейчас издевается надо мной?

Обхожу его кровать, подхожу с другой стороны, наклоняюсь и злобно шиплю прямо в лицо.

— Ты выживешь, ты встанешь на ноги. А потом я тебя убью! Я не позволю тебе сдохнуть легко и просто… Даже не надейся! Не хочешь помогать? Да пошел ты…

— Я не могу…

Отворачиваюсь и иду к выходу, срывая на ходу синий хлипкий халатик. Меня трясёт от злости.

Не хотела этого, видит Бог! Но, похоже, придется звонить Нине.

Словно услышав мои мысли, телефон исполняет трек Инстасамки. Но почему-то мне не хочется сейчас танцевать.

Нехорошее предчувствие обжигает внутри, как кипятком.

12. Это слишком много

Нехорошее предчувствие обжигает внутри кипятком.

Просто так свекровь не позвонит — значит, что-то случилось.

— Виктория, ну как? — ко мне бросается Илья Сергеевич, но я лишь машу рукой. Мол, потом…

Отхожу к окну и прижимаю трубку к уху.

— Да, Нина Михайловна… — сердце колотится где-то в горле, первая мысль — что-то случилось с Алексом.

— Вика-а-а-а, — слышу безучастный голос, — за что ты так со мной, девочка? Я всегда была к тебе добра… И сколько раз говорить тебе, просто Нина…

Свободной рукой с облегчением облокачиваюсь на подоконник, но я бы с большим удовольствием сейчас свела