— Я бы выбрал тебя в каждой вселенной. Я вырвал сердце из груди и протянул его тебе, сырое и красное, и оно твое навсегда. Ты его хозяйка, и даже если попытаешься его вернуть, если бросишь его, я не приму.

— А ты возьмешь мое?

Он наклоняет мою голову и целует меня.

— Да.

— Навеки?

— Навеки.

Я всхлипываю и смеюсь, вытирая глаза.

— Хорошо. Потому что мы нужны друг другу. И что мы за кошачьи родители, если разведемся?

Купер обнимает меня еще крепче. Долгую минуту мы просто дышим друг в друга. И пускай я еще дрожу, мне все равно тепло, внутри и снаружи.

— Не произноси этого, — бормочет Купер. — Когда мы поженимся — то все, Рыжая. Мандаринке придется мириться с тем, что мы станем неразлучны.

«Поженимся». Мне нравится это слово. Сама я считаю, что мы уже принадлежим друг другу, но будет приятно однажды все это узаконить. Мне плевать, что ждет меня в будущем, если я проведу его с Купером.

Он кладет подбородок мне на макушку и вздыхает, как от тяжелого бремени.

— Ты дрожишь. Нельзя же признаться друг другу в любви, а потом помереть в сугробе посреди Манхэттена. Пошли.

Я смотрю на каток.

— Знаешь, что нас согреет?

Чувак, который занимается билетами и прокатом, по ходу, веселится, передавая нам по паре коньков и пару уродливых, но необходимых спортивных носков для меня. Купера надо подбодрить, а мне нужно еще немного волшебства от этой ночи.

Мы выходим на каток, держась за руки. Мне неловко поднимать подол так, чтобы я на него не наехала, но Купер удерживает меня. Мы плохо катаемся — и это смешно для фигуристки и хоккеиста, — но это не важно. Купер то и дело останавливается и вы­равнивает нас обоих, чтобы мы могли поцеловаться. В итоге мы прекращаем притворяться и просто раскачиваемся на месте. И, поднимая взгляд, я не могу решить, куда смотреть: на него — мое новое «навеки» — или на блестящие пригоршни звезд в небе.

Кажется, лучше катания у меня еще не было.

66

Купер

Когда я просыпаюсь, мой мир — это только Пенни.

Ее лавандовые духи, еще оставшиеся на коже. Ее яркие волосы, разметавшиеся по подушке. Ее веснушки. Ее родинка-звездочка. Ее ресницы, такие длинные, что чуть не задевают щеки. Мягкий изгиб ее тела, гладкая, светлая нога, закинутая на мою. Нос как у феечки и упрямые губы. Следы от моих укусов на внутренней стороне бедер и груди. Образ совершенства — нагая, прекрасная и моя.

И ее храп. Но этого я ей никогда не скажу.

Поверить не могу, что я даже на секунду мог подумать о том, чтобы отказаться от нее. Она права. Как бы все ни начиналось, мы друг другу подходим. Я мог ошибаться в дяде Блейке, но не ошибаюсь в ней.

У меня уже наполовину встал, ведь я спал голый и в обнимку с Пенни, и я не испытываю угрызений совести, будя ее поцелуем. Когда мы наконец-то добрались до «Плазы» — после катаний на «Уолмен Ринк» и ночного перекуса в задрипанной фалафельной, — мы тихонько прошли наверх, даже не думая вернуться на раут. Мы раз и навсегда согрелись в душе в гигантской роскошной кабинке. Там и потрахались. А потом еще раз на полу. И наконец в кровати. Несмотря на все это, я почти готов повторить.

Пенни шевелится, почувствовав мой поцелуй и мои пальцы в своих волосах.

— Детка, — бормочет она.

— Привет, милая.

Она открывает шикарные голубые глаза.

— Уже утро?

— Типа того.

Пенни зевает в подушку.

— Нужен кофе.

— К сожалению, кофе кончился. Может, хочешь утреннюю деревяшку?

Эта фраза заставляет ее сесть.

— Купер!

— А, вот и она. Моя личная Спящая красавица.

— Я тебя сейчас подушкой ударю.

Я только усмехаюсь.

— А я скажу спасибо.

— Пойду в туалет. — Пенни выскальзывает из кровати и потягивается, демонстрируя свое прекрасное тело. Следы любовных укусов на ней смотрятся просто фантастически. — И прополощу рот. Если смогу нормально ходить.

— Будь моя воля, ты бы никогда не смогла нормально ходить.

Она закатывает глаза, но краснеет. Я люблю ее по многим причинам, которые никак не относятся к тому, как нам хорошо вместе, но не могу не признать, что для меня очень важно найти родственную душу в плане секса.

Я откидываюсь на подушки и с силой провожу рукой по члену. Пипец как приятно знать, что Пенни до сих пор так глубоко меня чувствует. Через пару минут она возвращается, и в ее дыхании чувствуется мятная свежесть. Она усаживается ко мне на колени. Просто идеально. Она целует меня, и наши языки сплетаются, пока она трется о мой член. Я целую ее в ответ, проводя рукой по спине и тиская за задницу. Пенни мягко стонет мне в рот. Мои яйца сжимаются и ноют — как всегда, одно ее присутствие почти опрокидывает меня за грань.

— Мне нужно оказаться внутри, малышка, — шепчу я. — Ты меня пустишь?

Пенни покусывает мою губу.

— Всегда.

Я переворачиваюсь, чтобы она оказалась подо мной, головой на подушке. Она гладит меня по щеке и снова целует, а я веду ладонью по ее телу и накрываю киску. Она уже мокрая.

Я улыбаюсь ей в губы.

— Какая хорошая девочка.

— Не дразнись, — бормочет она. — Давай. Я хочу, чтобы у меня все ныло из-за тебя.

У меня уже стояк по полной, спасибо трению наших тел, так что я просто раздвигаю ей ноги и трусь членом о дырочку. Пенни яростно смотрит на меня — видимо, считает, что я ее дразню, — так что я шлепаю ей по киске ладонью. Она распахивает рот от удивления, но потом стонет, запрокидывая голову. Я снова ее шлепаю, чуть сильнее, и Пенни приподнимает бедра, желая получить больше боли, так прекрасно смешанной с удовольствием. Я перекатываю нас на бок и прижимаю ее ногу к ее же груди, чтобы получить доступ к ее вагине. Я шлепаю ее еще несколько раз, слушая тихое аханье, наблюдая, как она дрожит в моих руках, и наконец — ввожу член целиком. Ее ощущения — это что-то с чем-то: так тесно, что я едва могу двигаться, и ее тело трепещет, пока она пытается привыкнуть к моей длине. Пенни выкрикивает мое имя. Меня охватывает теплом с головы до ног. Я зарываюсь носом туда, где ее плечо переходит в шею, и кусаю, наваливаясь на нее. А моя хорошая девочка — лучшая девочка, мое долбаное все — отодвигается назад, чтобы принять на себя больше моего веса.

Пенни снова произносит мое имя дрожащим голосом. Не Каллахан. Купер.

— Черт, ты так прекрасно меня принимаешь, — шепчу я ей на ухо.

У нее теперь стоит спираль, и мы друг у друга одни, так что почти всегда забиваем на презервативы, и от трения моего члена в ее тесном нутре у меня кружится голова. То, что Пенни мне доверяет — и любит — настолько, что дарит такой подарок, меня ошеломляет. Будь моя воля, я бы до конца жизни поклонялся алтарю ее тела.

Я тянусь поласкать ее клитор, но Пенни отводит мою руку.

— Я могу кончить и так, — говорит она дрожащим голосом. — Трахни меня сильнее.

Вместо этого я притягиваю ее ближе, чтобы погрузиться еще глубже. Пенни кричит так громко, что я рад, что мы в номере отеля, а не дома. Видимо, я вошел под идеальным углом, потому что она напрягается, все ее тело будто под электричеством и готово взорваться. А потом она всхлипывает, произнося мое имя. Теплая и скользкая влажность покрывает мой пах, когда Пенни кончает. То, как она кричит, и следы ее удовольствия, что помечают нас обоих, заставляют и меня упасть за грань, и я кончаю глубоко в нее и издаю стон, вдыхая ее запах. На грани зрения вспыхивают звезды. Пенни обхватывает меня так крепко, что я не смог бы двигаться, даже если бы захотел.

— Ого, — неуверенно бормочет она. — Вагинальный оргазм. Никогда не чувствовала его так ярко.

— Нет нужды поглаживать мое эго,