Пока слова отца эхом отдаются в воздухе, хлопает дверь.

Пенни стоит, опустив руки, с удивленным, но решительным выражением лица.

— Купер, — говорит она. — Твоя мама только что рассказала мне: когда тебе было семь, вы попали в авто­катастрофу.

— Я тебе рассказывал. Тогда я получил свой шрам рядом с ухом. — Я оглядываюсь на дядю, который стоит, прикусив нижнюю губу. — К­то-то врезался в нас по пути на тренировку.

— Он был пьян и под кайфом. — Она пытается подавить всхлип, но не справляется. — У тебя было сотрясение, и ты сломал руку.

— Я помню. Но он не был… Это не было… — Я снова смотрю на дядю. Он встречает мой взгляд, но у него в глазах тоска. Мой желудок сжимается. — Это был просто несчастный случай.

— Вместо того чтобы выдвинуть обвинения, я заплатил за его клинику, — говорит папа. — Вот только он забрал деньги и сбежал в Калифорнию. — Он снова поворачивается к дяде. — Ты мог убить моего сына, мать твою, и вместо того, чтобы отправить тебя в тюрьму, где тебе и место…

— Хватит, — перебиваю я. Он пытается продолжать, так что я кричу на него: — Просто… хватит! Хватит, на хер. — Я подхожу к дяде. Меня трясет так сильно, что я практически слышу стук собственных зубов. — Мне плевать на прошлое.

— Это не прошлое, — говорит папа. — Он манипулировал нами тогда и пытался еще раз, когда ты был подростком, но я держал его подальше от нас. Пытался и в этот раз, но он знал, за какие ниточки потянуть, сын. Он знал, как настроить тебя против меня. Против семьи.

— Он и есть наша гребаная семья!

Отец качает головой.

— Сколько ты ему дал, Купер?

— Я не…

— Сколько, чтоб его?

Я сдерживаю ругательство.

— Только… то, о чем он попросил. Так, дядя Блейк? На клинику?

Отец коротко смеется.

— Ну конечно. Сыграл карту клиники. Это деньги на долги, Купер. Карточные долги. Долги его дилерам. Ему похер на все, кроме того, чтобы получить желаемое.

— Хватит врать!

— Он не врет, — говорит Джеймс. — Сначала дядя пришел ко мне, прошлой осенью. Пытался убедить дать ему денег. Полагаю, когда я отказался, он переключился на тебя.

— Он знал, что в этом году ты получишь доступ к трастовому фонду, — говорит отец. Он больше даже не кажется злым. Просто вымотанным. — А теперь, когда у него есть деньги, он не вернется, пока ему не понадобится еще.

Я трясу головой.

— Нет. Он бы так не поступил со мной. Верно, дядя Блейк? — Он смотрит на меня, но ничего не говорит. Я сглатываю: у меня в горле комок размером с хоккейную шайбу. — У тебя есть квартира и работа, мы скоро пойдем на матч «Рейнджерс», и даже если ты снова сорвался, мы поможем тебе вернуться. Я помогу.

Он потирает подбородок.

— Прости, парень.

Я не хочу, чтобы это было правдой. Я отчаянно мечтаю, чтобы все вокруг врали — все, кроме него. И все же я вижу это в его глазах. Он получил то, чего желал, и он не вернется.

Я смеюсь. К­акой-то жестяной звук. Как будто я воспроизвел запись смеха вместо настоящего звука. У меня холодеют руки, и когда я пытаюсь сжать и разжать кулаки, то не могу сделать это до конца. Углы этой дерьмовой комнатки начинают размываться. Я делаю шаг назад и чуть не спотыкаюсь о стул. Там есть еще одна дверь, та, которая ведет не в бальный зал, а куда-то еще. Мне надо добраться до нее. Мне нужен воздух, пока я на хер не задохнулся.

Я самый большой идиот на свете. Никогда не был на первом месте для отца. И на втором месте для дяди — в том плане, какого племянника надуть. Даже в этом не стал первым. Теперь, когда Пенни слышала всю эту чертову чушь, она с криками убежит подальше от меня. Я убедил себя в том, что она любит меня, просто пока не знает, как это сказать, но на деле это было лишь вопросом времени — когда она уйдет.

После такого? Я тоже не хочу, чтобы она была со мной. Я дурак, а она заслуживает лучшего.

Я открываю дверь и выбегаю в коридор. К­то-то зовет меня, но я не уверен, кто именно, и прямо сейчас мне плевать. Ботинки скрипят по дорогому паркету, пока я бегу по коридору, прямо в шикарный, аккуратно украшенный холл. Я распахиваю двери до того, как швейцар сделает это для меня, и скольжу по тротуару. Меня немедленно начинает знобить, но это классно. Это дает мне почувствовать что-то, кроме боли, пусть это и почти так же неприятно.

Мы рядом с Центральным парком. Я бегу к ближайшему входу и торопливо сворачиваю на одну из тропинок. Я не очень хорошо знаю этот парк, но где-то здесь должен быть открытый каток, и он еще должен работать в это время года. Мы ходили туда в прошлом году, все, даже папа, который не любит коньки.

Я в центре одного из самых больших городов мира, но если я просто увижу каток — частицу чужого счастья под этими звездами и луной конца зимы, — то, может быть, мир перестанет вращаться у меня перед глазами.

64

Пенни

Купер ушел.

Я подбегаю к двери и выглядываю в коридор. Я его не вижу, но он не мог уйти далеко. Мне хочется за­орать, но я проглатываю мат. Мое сердце болит за него. Но во мне тоже кипит гнев, жгучий и опасный. Только направлен он не на его дядю. Мне на него насрать, лишь бы вернул Куперу деньги.

За моей спиной слышен возглас. Я круто разворачиваюсь. Ричард прижал Блейка к стене и перекрывает ему трахею.

— Вот что сейчас будет, — говорит он убийственно мягким голосом. — Ты вернешь моему сыну все, что у него забрал, до сраного цента. А потом уедешь и никогда больше не вернешься. Держись подальше от моих детей, сука.

— Папа, — зовет Джеймс. — Папа, не…

Блейк отпихивает Ричарда, чуть не сбивая с ног, и заносит кулак. Джеймс бросается вперед, но не успевает вмешаться: Ричард уворачивается от удара Блейка и впечатывает кулак ему в челюсть. Обручальное кольцо режет Блейку щеку. Тот с воплем прикрывает лицо рукой, спотыкается и падает. Ричард только выпрямляется и поправляет смокинг, осматривая костяшки.

— Пенни, — говорит Джеймс, толкая меня к двери. — Найди Купера.

Я останавливаюсь в дверном проеме.

— Нет.

— Нет?

Я смотрю сквозь него, на Ричарда.

— Знаете, вы были ему дерьмовым отцом.

Он моргает.

— Прошу прощения?

Блейк, еще валяясь на полу, смеется.

— О, вот это умора.

— Заткнись, — огрызаюсь я. — Ты сраный червяк-импотент, и я надеюсь больше никогда тебя не увидеть.

— Вот черт, — бормочет Джеймс. Кажется, я его слегка напугала, и в других обстоятельствах я была бы довольна, но сейчас игнорирую его и подхожу ближе к Ричарду. Я понимаю, как он действует, но какая польза от любви, если ты не говоришь о ней открыто с теми, кто тебе дорог?

— Он всего лишь хотел почувствовать, что вам не все равно.

— Мне не все равно. — Он морщится, разминая плечо. — Я сделаю для него все.

— Так скажите ему! Скажите это!

— Он знает, что…

— Нет, не знает — в том-то и проблема. Знаете, как он хотел рассказать вам, что его сделали капитаном? И как расстроился, когда вы не сказали, что гордитесь им? Может, если бы вы не так хреново выражали свою любовь к сыну, ему бы не казалось необходимым покупать дядино внимание.

Я как будто выплевываю эти слова. Может, я зря так разговариваю с будущим свекром — по крайней мере, я надеюсь, что это мой будущий свекор, — но пофиг. Ему