по полной вкладываются в это событие, но в этом году раут шикарнее остальных: когда мы входим в бальный зал, я не знаю, куда смотреть. В другом конце зала, на сцене, играет живая музыка. Неподалеку расставлены столы, каждый с сине-белым букетом в центре и полным набором хрусталя и столового серебра. Не один, а целых два бара, и официанты в белых рубашках и брюках ходят повсюду с подносами закусок. Светильники над нами искрятся приглушенным светом. Я как-то спросил у матери, почему она всегда устраивает вечер в самую худшую часть года — в конце зимы в Нью-Йорке, когда погода еще промозглая, а снег — серый и грязный. И она ответила, что делает так именно поэтому. Она хотела подарить себе — и своим друзьям и коллегам, и меценатам — что-нибудь, чего хочется ждать в мрачные дни начала марта. Судя по тому, как перехватывает дыхание у Пенни, думаю, мама поймала нужную ноту между волшебством и искушенностью.

— Я пойду в бар, — говорит дядя Блейк.

Должно быть, на моем лице проступает тревога, потому что он смеется и говорит:

— За сельтерской, парень, успокойся.

Он прокладывает путь через толпу с высоко поднятой головой, как будто знает, что ему тут самое место.

— Хочешь бокал вина? — предлагаю я Пенни. — Здесь не проверяют документы.

— Э-э, конечно. — Она указывает на ближайший стул. Он золотой, вокруг спинки повязан синий шелковый бант. — Это правда… правда шикарно, Купер. Ты уверен…

Я легко касаюсь ее губ своими.

— Ты здесь самая красивая девушка. Идем, я хочу тебя кое с кем познакомить.

Но мы не успеваем уйти далеко: нас замечает моя мать. Она в темно-синем платье с шелковой шалью на плечах. Волосы убраны в какой-то сложный узел, который удерживает на макушке украшенная алмазами заколка. Морщинки в уголках ее глаз становятся глубже от улыбки, когда она сначала обнимает меня, а потом и Пенни.

— Дорогой, — говорит она, — Иззи все еще готовится, но твои братья уже где-то здесь. Вы оба так прекрасно выглядите. Спасибо, что пришла, Пенни.

— Спасибо за приглашение, — отвечает Пенни. — Это просто невероятно, миссис Каллахан.

— О, зови меня Сандра. — Она пожимает Пенни руку и обменивается со мной взглядами. У меня теплеет на сердце. — Я так рада тому, что вы встречаетесь, ты не представляешь.

Потом она подается вперед, и улыбка сходит с ее лица.

— Милый, тебе надо попросить твоего дядю уйти.

Я качаю головой еще до того, как она заканчивает предложение.

— Нет.

— Твой отец не хочет, чтобы он был здесь. — Она бросает взгляд в сторону бара, где дядя Блейк смеется с барменом. — И, честно говоря, я тоже этого не хочу.

Я делаю шаг назад. Я ожидал этого от отца, но и мама тоже?

— Но… мам, он наша родня.

Она пристально смотрит на меня и накрывает ладонью мою щеку.

— И иногда родню лучше любить на расстоянии.

— Нет. Это нечестно. — Я уклоняюсь от ее прикосновения. — Он в завязке. Он трезв. Он переехал в Нью-Йорк, чтобы снова быть с нами.

Мама вздыхает.

— О Купер. Он говорил так, когда тебе было семь. Потом он пытался, когда тебе было десять, и снова, когда тебе было семнадцать.

— И вместо того, чтобы помочь ему, вы его отталкивали.

— Нет, — резко говорит она. Ее губа чуть дрожит, на лице возникает выражение глубокой печали. Черт возьми. Я думал, если папа не поймет, то она должна, и то, что она даже не злится, а просто расстроена — расстроена тем, что я сделал, — как будто бьет меня под дых. — Мы пытались очень долго, но некоторые вещи простить нельзя. Мы бы с твоим отцом не пережили, если бы ты пострадал еще раз. Пусть он уйдет, Купер, пожалуйста. Мы можем поговорить об этом позже.

— «Еще раз»? — переспрашивает Пенни. — В каком смысле «еще раз»?

— Это был просто несчастный случай, — медленно говорю я. — Мам, он был не виноват.

— Какой несчастный случай? — Пенни дергает меня за руку. — Купер?

Мама крепко сжимает губы.

— Я попрошу его уйти, и, если он этого не сделает, придется вызвать охрану, чтобы его вывели. — Она быстро вытирает глаза и дважды моргает, а затем выпрямляет спину. На ее лицо возвращается улыбка. — Ты должен мне доверять, дорогой.

— Он ведь не какой-то преступник! — Я повышаю голос, хоть и не хочу этого делать: пара человек уже смотрит в нашу сторону. Мама стремительным шагом пересекает зал, и я следую за ней, но Пенни упирается, пытаясь меня остановить.

— Купер, — говорит она. — Думаю, тебе стоит ее послушать. И твоего отца. Ч­то-то неправильно.

— И ты тоже? — выдавливаю я. — Пенни, серьезно?

— Просто странно, что он попросил у тебя столько денег. — Она пытается заглянуть мне в глаза. — Сам подумай, Купер. Какой взрослый человек попросит у своего племянника столько денег?

— Это чтобы расплатиться за его реабилитацию.

Она качает головой. Ее голос очень мягок.

— Ни один центр реабилитации не стоит четверть миллиона долларов.

— А ты что, эксперт в этой области? — Я не могу сдержать яд в голосе. Стряхиваю ее руку и спешу за матерью.

Отец опережает нас обоих.

Если я думал, что знаю, как выглядит мой отец в гневе, то выясняется, что раньше я наблюдал всего лишь легкое раздражение. Ярость практически сочится из всех его черт: губы стиснуты так, что рот напоминает порез, во взгляде столько тьмы, что это поражает даже меня. Он вырывает стакан из руки дяди Блейка, нюхает его и со стуком ставит на барную стойку.

— Джин, — рычит он. — Всегда был твоим любимым напитком, не так ли?

— Ричард, дорогой, — говорит мама, оглядываясь. Ее улыбка снова дрожит. — Прошу, не устраивай скандал.

— О, я устрою сраный скандал. — Он на полсекунды бросает на меня взгляд, прежде чем схватить дядю за плечо и практически поволочь его к ближайшей двери. — Ты всегда отлично, как червяк, пробирался туда, где тебе не место, Блейк. Отдаю тебе должное.

— Папа! — кричу я. Мой голос расходится по залу, и я знаю, что привлекаю слишком много внимания, но прямо сейчас мне глубоко похер. Я делаю шаг вперед, но кто-то останавливает меня, удерживая за пояс.

— Не надо, — говорит Джеймс мне на ухо. — Пусть он сам разберется.

Я с силой бью его локтем и, кажется, как следует, потому что он отшатывается с проклятьем.

— Купер.

— Иди на хер, — говорю я. — Ты не понимаешь.

Джеймс хватает меня за локоть и отталкивает к стене. Я вижу, как застыла Пенни — ее ладонь лежит на руке моей матери. Оркестр все еще играет, и я сомневаюсь, что толпящиеся вокруг гости нас слышат, но наверняка видят.

— Послушай меня, — говорит брат. — Дядя Блейк тебя использует.

Я смеюсь.

— Ты совсем как отец. Он говорит: «Прыгай» — и ты спрашиваешь, насколько высоко, мать его. Я думал, может, когда ты сражался за Бекс, то наконец отрастил себе хребет, но я ошибался.

Он поджимает губы.

— Не говори херни, когда это не всерьез.

Я дотягиваюсь до двери, в которую ушли папа и дядя Блейк, и распахиваю ее. Мы в какой-то гримерке: судя по трюмо в углу, здесь готовятся невесты, прежде чем пойти к алтарю. Мой дядя стоит с поднятыми руками, прерванный на середине какой-то фразы. Как только он видит меня, он замолкает.

— Купер, — говорит он. — Возвращайся на вечеринку. Мы тут разберемся.

— Не слушай его, — говорю я, зло глядя на отца. — Что бы он ни сказал, знай: я в это не верю.

У отца в руках листок бумаги. Он протягивает его мне.

— Ладно. Если не веришь мне, посмотри на доказательства.

Это бронь авиабилета. Рейс из аэропорта Кеннеди до Лос-Анджелеса. Имя пассажира — Блейк Каллахан. Я смотрю на листок, затем комкаю и отбрасываю.

— И что это должно доказывать? Ну, он съездит в Калифорнию, что дальше?

— Он не трезв. Не в завязке. В его сраной руке был джин-тоник, и