Папино лицо передергивается от неодобрения, когда он изучает меня. Я знаю, что выгляжу ужасно: швы и окружающие их синяки отвратительны. Уверен, я еще и бледный с похмелья и от усталости, волосы грязные и требуют принять душ. У меня сегодня такое настроение, что можно подумать, будто мы только что вылетели из плей-оффа, а не взяли первое место в конференции.

Отец с сопением стаскивает пальто и бросает на спинку дивана. На нем пиджак без галстука. Он снимает и пиджак и методично засучивает рукава до локтей.

— Купер.

— Сэр.

Он указывает на мое лицо.

— Какого хрена я узнаю об этом от твоего брата?

Я сглатываю ярость от взгляда на лестницу. Сраный Себастьян. Конечно, надо было втянуть в это отца.

— Зачем ты вообще приехал? Мог просто позвонить.

— Я был в городе, заканчивал пару дел для раута.

Раут. Я так сосредоточился на хоккее и Пенни, что совершенно про него забыл. Вечер в Нью-Йорке в оте­ле «Плаза», необходимость притворяться, что у меня отличные отношения со всей семьей, чтобы родители получили больше пожертвований для своего фонда. Похоже на ад.

— Что ж, можешь вернуться к своим делам, — говорю я, не обращая внимания на то, что внутри все опрокидывается: малая часть меня надеялась на то, что он решил лично поздравить меня с победой в конференции. — Мы с дядей Блейком со всем разобрались. Все в порядке.

Он коротко смеется.

— О, вот, значит, как? Вы разобрались? У моего сына швы по всему долбаному лицу из-за драки в баре, а мой братец с зависимостью со всем разобрался? Что случилось с твоим обещанием сообщить мне, если он выйдет на связь?

— Эй, — резко говорю я. — Он чист. И недавно был рядом со мной, в отличие от тебя.

Отец вздыхает.

— Купер. Ты не знаешь всей ситуации.

— Я знаю достаточно. Он твой брат, и все же для тебя он всегда был просто бестолочью. Что бы он ни делал, ты не можешь увидеть его другим. И таким ты всегда видел меня. Когда вообще меня видел.

Он моргает.

— Что?

Я прикусываю губу, пусть даже она болит. Глаза колет от слез.

— Не притворяйся, что не начал игнорировать меня, как только понял, что я не буду футболистом, как Джеймс. Как ты. Дядя Блейк хотя бы не ведет себя так, будто хочет, чтобы я был кем-то другим.

— Я не хочу, чтобы…

— Давай перестанем притворяться, — говорю я, внезапно чувствуя такую усталость, что она отдается аж в костях. Я хотел бы оказаться где угодно, кроме этого места с этим разговором, но у меня нет выбора. Поезд ушел. Пути назад нет. — Хватит притворяться, когда я знаю правду. Джеймс всегда был твоим любимчиком, особенно теперь, когда он — новый ты. Смотря на Себастьяна, ты видишь своего погибшего лучшего друга. Иззи — твоя идеальная девочка и просто не может сделать что-то не так. Ну а я? Я твой косяк — и никогда не перестану им быть, как бы ни старался.

— Ты правда так думаешь?

— Когда я стал капитаном, тебе, кажется, было вовсе наплевать. — Я прижимаю ладони к глазам в попытке сдержать слезы. Я не плакал перед отцом с самого детства и не собираюсь делать это сейчас. — Я пипец как вкалывал, чтобы заработать титул, а ты только указал на мои ошибки.

Он открывает рот, но ничего не произносит. Я прохожу мимо него, к столику в прихожей, чтобы забрать ключи. Может, уйти сейчас — это трусость, но мне надо увидеть Пенни. Только она может сделать эту ситуацию чуть менее дерьмовой. И потом, если я останусь еще хоть ненадолго, боюсь, я скажу или сделаю то, о чем потом буду жалеть. Как говорил отец? Хоккей проявляет худшее во мне? Это будет просто охерительный момент, чтобы доказать его правоту.

— Купер.

Я открываю дверь.

— Проклятье, Купер, посмотри на меня.

Я делаю глубокий вдох и захлопываю дверь. Когда я поворачиваюсь к отцу, то чувствую на лице первые слезы, но не опускаю головы. Поднимаю взгляд к лестнице и вижу, что там стоит Себастьян. Он выглядит ошеломленным, отчего мое сердце начинает стучать глуше. Чего он вообще ожидал, втягивая в это отца?

— Твой дядя — манипулятор. — Папа качает головой и горько усмехается. — Что бы он тебе ни наговорил — это ложь.

— Ты просто не можешь вынести мысли о том, что у меня с ним свои отношения.

— Он использует тебя, а когда решит, что ты по­служил его цели, перейдет к кому-нибудь другому. Ты не «косяк», сын, но сейчас ты определенно ведешь себя именно так.

Я распахиваю дверь.

— Спасибо за предупреждение.

Он выходит за мной на крыльцо, но я его игнорирую. Просто сажусь в машину и завожу мотор. Отец стучит в стекло, но я сдаю задом и выезжаю с подъездной дорожки.

Когда я добираюсь до дома Пенни, я едва могу видеть из-за слез. Я думал, что горько плакал в день своего рождения, после того как Пенни уснула и мне больше не надо было храбриться ради нее, но это хуже. Я умудряюсь припарковать машину и внезапно обнаруживаю себя звонящим в дверной звонок. Открывает тренер. Увидев меня на пороге, он заключает меня в объятия. Даже ничего не говорит, просто захлопывает за нами дверь, позволяя мне повиснуть на нем всем своим весом. Его рука успокаивающе похлопывает меня по спине.

— Эй, — говорит он. — Эй, сынок, все хорошо. Вдохни поглубже.

62

Пенни

Я медленно кружусь в раздевалке, глядя, как поднимается и опадает юбка моего платья.

— Я просто говорю, что нам не обязательно идти.

— И это мило, — отвечает Купер. — Но я не могу так поступить с матерью, что бы ни было у меня с папой.

Я прикусываю губу и смотрю на Купера. Он сидит в углу, на крошечном нелепом пуфике с тонкими ножками. Если бы я не так боялась, что он сломается, я бы уселась к Куперу на колени и поцелуями согнала бы хмурость с его лица.

На протяжении недели после победы в конференции — и всего, что было после, включая ссору Купера с отцом, подробности которой он мне не рассказывает, — у него было всего два режима настроения: отстраненный и хмурящийся на все и вся — и пипец какой охочий до секса. Последнее, разумеется, меня больше устраивает, если бы не тот факт, что так он отвлекается от ситуации с отцом. Еще Купер много времени проводит с дядей. Надеюсь, тот не устанет благодарить Купера за четверть миллиона долларов. Когда он назвал мне точную цифру, у меня сжался желудок, как машина, смятая в гармошку после аварии. Это очень большое одолжение, даже с лучшими намерениями.

— Ладно, — говорю я. — Но мы всегда можем свалить, если будет перебор.

— Понял.

— Я просто хочу, чтобы ты…

— Покружись для меня. — Он показывает пальцем как. — Мне нравится такой цвет на тебе.

Я смотрю на платье. Черный больше в стиле Мии, чем в моем, но я не могу отрицать, что в нем я элегантна. Чуть взрослее. Это можно использовать, явившись на вычурный нью-йоркский раут под ручку с Купером. Но я не кружусь, а упираю руки в боки.

— Купер Каллахан. Ты хоть слушаешь, что я говорю?

— Когда ты в таком платье? — Он улыбается безо всякого раскаяния. — Не особо.

Я выпутываюсь из платья и вешаю его на стул.

— Ты хуже всех.

— Примерь зеленое. Изумрудный будет шикарно на тебе смотреться, детка.

Я вздыхаю и надеваю его, а потом поворачиваюсь, чтобы Купер меня застегнул. Когда молния доходит до верха, я отпускаю юбку. Это самое настоящее вечернее платье, в пол, фешенебельное, с вырезом сердечком. Купер был прав. Глубокий зеленый превосходно смотрится с моим цветом кожи. Я пялюсь на себя в зеркало, а Купер присвистывает и со значением поправляет штаны.

Я поднимаю бровь, не поворачиваясь.