Медсестра сделала на мой телефон несколько снимков.

- Мне не забудь скинуть, - деловито потребовала Аня.

Пока мы ждали переселения в палату, она успела написать и разослать фотки куче народа. Я тоже написал матери, Милке и позвонил отцу.

- Быстро двигай жопу сюда! – приказал он.

- Куда? – уточнил я.

- В Смольный. Пятки мыть будем.

- О-о-о, большой босс приказал двигать жопу в Смольный, - хихикнула Аня. – Ладно, иди. А то он тебя в угол поставит. Или в тюрьму посадит.

Подтащив за медицинскую рубаху, Аня поцеловала меня с оттяжкой.

- Спасибо, дона Анна! – я куснул ее за ухо.

- И тебе спасибо, Багира. Офигеть что у нас получилось!

- Повторим?

Отскочить не успел.

- Только если рожать будешь ты, гад! - она больно ущипнула меня за задницу.

Переодевшись, я вышел на парковку, выглядывая рейндж. Когда Аня позвонила, что началось, я сорвался, как укушенный. Приехал и даже не запомнил, куда поставил машину.

Ну что, чувак, ты доволен?

Очень хотелось обернуться, но я знал, что нельзя. Да и не увижу все равно.

- Еще как! Спасибо! Я случайно тебе душу не продал?

Нахера мне твоя душа? Я отщипну от нее кусочек, когда ты скопытишься. Для коллекции. Давай, поезжай. Только аккуратнее, твое время еще не пришло.

Я ехал и вспоминал ту самую первую ночь. Как он сказал тогда:  «Это твоя женщина» . А я не поверил. Хотя так хотелось поверить…

Тот день не задался с самого утра. Все шло по звезде, за что бы я ни брался. От пригоревшей яичницы и отлетевшей пуговицы на рубашке до просранной вчистую кассации. Хотелось вернуться домой, накатить сотку с яблоком и завалиться на диван. Но позвонил Глеб и позвал что-то там такое обмыть. Тачку новую, что ли?

Прости, бро, я пас.

Сказал и поехал домой. Стоял на кухне с бутылкой в руке – и что-то внутри свербило, зудело, не давало покоя. Плюнул, оделся и все-таки отправился в «Девятое небо». Сидел с мужиками в вип-зоне, наливался нулевкой и думал, что бахну, пожалуй, по-человечески и вызову такси. Официанты куда-то вымерли, отправился к бару сам. Пока спускался, заметил, как какой-то похожий на хорька тюбик клеится к девчонке, сидящей за стойкой. Та его послала, и он пошел, хотя и без особого энтузиазма.

К бару я пробрался в тот самый момент, когда Бармалей поставил перед девчонкой чашку кофе. Неловко повернувшись, она задела чашку рукой, и та поехала по стойке – прямо мне в грудь. Горячий кофе выплеснулся, превратив новую футболку за конские деньги в грязную тряпку.

- Извините, - пробормотала девчонка, испуганно хлопая голубыми глазами.

Ну… не такая уж она была и девчонка, не меньше четвертного. Просто маленькая, худенькая. Простенькая футболочка, ветровка, джинсы, длинные светлые волосы. Но почему-то я стоял и пырился на нее, словно прилип глазами.

Вот тогда-то и услышал шепот на ухо:

Это твоя женщина…

И в ту же секунду увидел на ее правой руке тоненькую обручалку.

Я не знал, что разочарование может быть таким острым – как порез листом бумаги. Казалось бы, столько его уже было в моей жизни. Что мне какая-то незнакомая телка, которую увидел первый и последний раз в жизни? Но лист разрезал кожу все глубже и глубже.

Нет, возразил я, хер знает чья она, но точно не моя.

Ну да, хер-то как раз точно знает чья…

Эти слова растаяли в воздухе, как сигаретный дым. Я, кажется, что-то сказал ей в ответ на извинение, потом снял косуху. Стянул футболку, отдал Бармалею на тряпки, о чем-то с ним разговаривал, забыв про коньяк. И чувствуя ее взгляд. Хер упрямо голосовал за то, что девка его. То есть моя. То есть наша с ним. То есть должна быть нашей.

Поднимаясь обратно наверх, я обернулся. Она все так же смотрела на меня. Подмигнул зачем-то, сел за стол, глядя вниз. Бармалей поставил перед ней новую чашку, она выпила, расплатилась, достала телефон.

Спуститься, подойти к ней?

Кольцо, напомнил я себе.

Кольцо…

После развода с Иркой я трахал все, что шевелится. Без особого желания, просто от злости. Ну да, без желания, конечно, не вставишь, но оно появлялось чисто рефлекторно. Есть дырка – значит, надо туда забить. И вот в один непрекрасный вечер одна почти прекрасная фея привела меня домой, уверяя, что муж за три тыщи верст и раньше следующей недели не вернется.

Муж вернулся. И бил так, что я уже не думал выбраться оттуда живым. Лет в пятнадцать, в бытность задохлым ботаном, меня жестко обстебала девчонка, которая мне нравилась. Я задумался и накачался. К двадцати годам у меня был черный оби по карате, но это не помогло.

Лежа в больнице с сотрясением якобы мозга, с ногой на вытяжке и шиной на носу, я дал себе клятву: больше никогда. Как говорится,  битие  определяет сознание. И дело было не только в том, что меня чуть не убили. Просто посмотрел на сценку со стороны и понял всю ее омерзительную жалкость. Мужик, пойманный с хером в чужой бабе – это такой кринж, что дальше ехать уже некуда. И даже если не поймали – все равно кринж.

Девчонка пошла к выходу, а за ней двинул тот самый хорек. И это мне здорово не понравилось. Ломануло пойти следом, но вторая моя половина вопила: «Стоять!» Пока колебался, едва успел: чуть поодаль от входа трое ебанатов запихивали ее в машину.

Трое – это было многовато. Но меня бомбануло таким бешенством, что уже ни о чем не думал. Двоих размазал, третий свалил сам.

Я целовал ее и…

И да, он был прав. Что хер лучше знает, чья она. Потому что я готов был трахнуть ее прямо там. И точно знал, что она не против. Это была какая-то темная магия, наваждение. Все мои принципы и клятвы пошли по пизде, в самом буквальном смысле.

До этого я не представлял, что такое экстаз. Не думал, что может быть вот так – невыносимо ярко, мучительно сладко и горько одновременно. Не знал, как это – сливаться воедино настолько, что не чувствовать себя отдельной особью.

Как будто умер – и воскрес…

А когда воскрес, пришло отрезвление.

Анна…

Мне всегда нравилось это имя, и я