С разбитой губой дела не лучше. Она пропитывает кусок ткани, который я зажала в зубах. Каждая клетка тела кричит от боли, пока я опускаюсь на скамью, разматываю окровавленные бинты с рук и, шипя, натягиваю худи, кожаную куртку и рюкзак. Пристёгиваю шлем и, бросив последний взгляд на раздевалку, выхожу в коридор, выбирая чёрный ход, чтобы избежать толпы.

Мне бы искать промоутера, чтобы записаться на новый бой, но я не в состоянии выйти на ринг ещё несколько недель. Чёрт, я не в форме уже месяцы — с тех пор как пьяная свалилась с лестницы. И нога с тех пор мстит мне вдвойне.

Едва ощущаю свежий ночной воздух, ковыляя к мотоциклу. Чудо, если я доберусь до квартиры в одном куске. Каждый вдох причиняет боль, и придётся полагаться только на правую ногу. Лучше рискнуть аварией, чем вызывать такси — если бы я вообще могла его оплатить.

Стиснув полотенце зубами, перекидываю ногу через мотоцикл и обмякаю на сиденье, пытаясь отдохнуть от мурашек и боли, сводящей левую стопу.

Двигатель рычит подо мной, и я вздрагиваю, отгоняя вид горящего броневика. Руки дрожат, сжимая руль. Я не позволяя себе думать об изнеможении, выезжаю с парковки и направляюсь к дому. Возможно, в последний раз.

Не помню, как добралась, но вот я здесь — на автопилоте поднимаюсь по лестнице, зажав шлем под мышкой и вцепившись в перила.

Приваливаюсь к стене, уставившись в грязный линолеум, и неестественно высоко поднимаю колено, чтобы не волочить ногу. Зрение расплывается, в голове туман. Кровь сочится из-под пластыря на виске и из разбитой губы.

Когда я в последний раз нормально ела? Хотя бы обезболивающее для ноги осталось?

Чёрт. Мне стоило умереть в том взрыве.

— Сержант Бхатия.

Я резко выпрямляюсь, будто получив удар током. Так меня не называли два с половиной года, и я уверена, что в клубе никто не знает о моём прошлом в армии.

Взгляд фокусируется на мужчине, прислонившемся к двери моей квартиры, и меня накрывает волна эмоций.

Нет. Он не должен был знать, что я вернулась. Тем более — где я живу.

Я всегда думала, что в следующий раз увижу того мальчика, которого бросила, только стоя у его гроба. Но вот он — Матис Халенбек. Ещё красивее, чем в моих воспоминаниях. Время пошло ему на пользу — исчезли детская пухлость и мягкость черт. В зелёных глазах, которые раньше светились любопытством, теперь пустота. Скулы резче, платиновые волосы на пару тонов светлее, чем я помню.

Пустой. Преследуемый.

Как призрак.

Но даже в тусклом свете коридора он прекрасен. Он здесь чужой — в этом дырявом доме, в идеально сидящем костюме тройке и шерстяном пальто.

Один его вид причиняет боль. Я потеряла его и родителей за одну ночь. Затем — сестру и лучшего друга за неделю. Единственный, кто выжил за эти десять лет — он. Хотя, судя по всему, и он с каждым днём теряет хватку.

— Я больше не сержант, — бормочу я сквозь ткань, опуская голову, чтобы он не видел моего избитого лица.

Пытаюсь пройти мимо, но он преграждает путь. Раздражение вспыхивает, и я сдерживаюсь, чтобы не наброситься на него за то, в чём он не виноват. Я потеряла всё, а его присутствие лишь напоминает, что я подвела каждого, кто мне дорог.

Вытаскиваю тряпку изо рта:

— Что ты здесь делаешь, Матис?

Он долго смотрит на меня, изучая порезы на лице, растрёпанную косу, то, как я берегу ногу. Он впитывает каждую деталь, будто ждал этого момента всю жизнь и теперь не намерен торопиться.

От этого простого жеста сжимается грудь — я чувствую себя увиденной так, как не чувствовала почти десять лет. Не так, как когда я была новобранцем или выходила на ринг. Те взгляды жаждали что-то отнять. Взгляд Матиса — оценивающий, но с оттенком чего-то тёплого. Тяжёлого.

Почти как тоска.

Впервые с того дня, как я села в автобус в учебку, мне интересно — какой он меня видит? Грязной, окровавленной, осунувшейся после дней, проведённых в постели среди пустых бутылок. Так и хочется пригладить выбившиеся пряди.

Видит ли он Залак — девушку, которую любил, или Залак — ту, что его подвела?

Когда он нарушает тишину, часть меня разрывается — я и не думала, что мечта может стать реальностью.

— Сержант Залак Бхатия, 75-й полк. Тридцать три подтверждённых убийства. — Он скрещивает руки и ноги, прислонившись к стене. В его голосе нет мягкости, под которую я засыпала в детстве. Он звучит холодно, монотонно. Можно подумать, ему всё равно, если бы не вспышка гордости в глазах. — К двадцати пяти ты установила рекорд как женщина с наибольшим числом убийств вне военного времени. Получила награду за подтверждённый выстрел на тринадцать сотен метров на Ближнем Востоке — ещё один рекорд.

— Это засекречено. — Никто не знает этого. Меня комиссовали из-за травм и ПТСР, а всё, что касается моей команды, засекречено.

— Ты провела спецоперацию в Сенегале перед увольнением.

Резко вдыхаю. Если бы я не поменялась местами с Ти-Джеем по пути на базу, он был бы жив, а я — была бы под землёй, рядом с сестрой. Это была обычная разведмиссия. Никто не должен был погибнуть. Но я не заметила засаду на скалах. Никто не заметил.

— Ты переехала сюда полгода назад и ищешь работу, — продолжает Матис.

— Убирайся из моего дома. — Боже, это звучит точь-в-точь как последние слова, которые я ему сказала.

Брови Матиса дёргаются — он тоже это заметил.

— Перефразирую. Мне нужна охрана — телохранитель, если угодно — а тебе работа. — Он бросает взгляд на дверь с повесткой о выселении. — И крыша над головой. — Глаза скользят от пропитанного кровью пластыря на лбу к моей ноге. — И медицинская помощь.

— Я в порядке.

Он опускает плечо, складывая руки за спиной, с лёгкой ухмылкой, будто знает, что сегодня получит нужный ответ.

— Я предлагаю сотрудникам 401(k)3, медстраховку и бесплатное жильё. Скажи, сколько ты получаешь за бой?

— Достаточно.

Недостаточно даже чтобы выжить. Особенно если отправлять деньги Эми на учёбу — теперь, когда Гаи нет, чтобы её поддерживать. Да и сбережений у меня нет.

Ненавижу, что он видит, как я отчаянна. Что знает, в каком я состоянии, когда я о нём не знаю ничего — кроме того, что он тоже потерял семью.

Я не хочу жить в палатке. Не хочу, чтобы вещи Эми пылились на складе. Не хочу терпеть боль в ноге