Последнее слово ещё не успело прозвучать, как он бросается на меня. В последний момент я опускаюсь на колено и выбрасываю ногу вперёд. Его живот встречается с моим ботинком, и агония ударяет по ноге, посылая волны боли вдоль позвоночника, будто я снова истекаю кровью в двух шагах от горящего броневика.

Он крякает от удара, слегка сгибаясь, и тянется к моей ноге, которую я почти не чувствую из-за повреждённого нерва. Мне удаётся вырваться и слабо ударить каблуком по внутренней стороне его ноги, чуть выше колена. Он пошатывается, и я подпрыгиваю на здоровой ноге, чтобы ударить ребром ладони по его носу.

Толпа беснуется, когда его голова запрокидывается, а кровь брызгает из сломанного носа. Но торжество длится недолго — его кулаки отбрасывают мои руки в сторону и бьют в челюсть.

Ноги подкашиваются, грозя отправить меня на пол. Несмотря на боль, я удерживаюсь. По щеке растекается жар. Язык ощущает вкус крови.

Соврала бы, если б сказала, что нет ничего прекраснее внешней боли. Она освобождает и разрушает. Приземляет и сбрасывает в пропасть.

Я не успеваю заметить второй удар, пока воздух не вырывается из лёгких, и я не складываюсь пополам.

Вот что бывает, когда я не вытаскиваю свою задницу из постели: слабею. Хуже того — становлюсь медленной. Те, с кем я служила, пришли бы в ужас, увидев, во что я превратилась.

Я бью кулаками по его уху, едва уклоняясь от следующей атаки, уворачиваясь снова и снова, пока не вгоняю локоть в его рёбра. Удар Брона приходится прямо в рот. Кровь брызгает из разбитой губы, я сдерживаю крик, разворачиваясь на больной ноге и нанося ещё один жалкий удар в бок.

Мы обмениваемся ударами несколько минут, я больше уклоняюсь, чем атакую. Но каждое моё действие злит его всё сильнее, а его удары причиняют всё больше вреда. Кровь смешивается с потом, стекая по его лбу и торсу розовыми ручьями. Если бы не нога, я бы запрыгнула на него и повалила на пол, а потом вывихнула плечо или сломала локоть.

На долю секунды мне кажется, что я встречаюсь взглядом с парой ярко-зелёных глаз. Матис. Но видение исчезает, когда Брон бьёт меня в рёбра.

Боже, не надо было возвращаться в этот город. Я знала, что он ударит по психике, но всё равно приехала. Я не хочу быть здесь, среди призраков прошлого, но и не могла оставаться в Калифорнии, видя Гаю в каждом углу.

Сокращая дистанцию, я поднимаю колено, чтобы вогнать его ему в живот, но он обхватывает меня, поднимает и швыряет на бетон. Боль пронзает каждую кость, а в черепе раздаётся тошнотворный хруст от удара.

Удар в щёку рассыпает белые точки перед глазами, размывая его злобное лицо, когда следующий удар приходится в бровь. Толстые пальцы сжимают горло, перекрывая кислород. Белые точки сменяются чёрными, лёгкие горят, будто я лежу на дне океана. Я пытаюсь разжать его хватку, выкручиваю запястья, царапаю кожу, сбрасываю его вес. Ничего не работает.

На этот раз звон в ушах — не тот, что я слышала, когда лежала беспомощная и смотрела, как умирают друзья. Потому что теперь он звучит, как мелодия. Зов из потустороннего, манящий шагнуть за край и погрузиться во тьму.

Говорят, время лечит все раны. Что с каждым днём боль от потери любимых будет слабеть. Но я не хочу времени. Я отказываюсь ждать, когда станет чуть менее больно, когда слёзы будут жечь чуть слабее. Я хочу выбить из себя все эмоции, пока не перестану чувствовать, и снова стану той, кем сестра могла бы гордиться.

Кто-то назовёт мою зависимость от ринга «болью, которую я могу контролировать».

Я называю это «превращением смерти в оружие».

Я давно заключила мир с жнецом. Он может забрать меня, когда захочет. Если сегодня мой день — я встречу его холодные объятия с распростёртыми руками. Хотя бы умру на ринге, почувствовав себя живой в последний раз.

Так что когда всё становится чёрным — я не сопротивляюсь.

Глава 2

Залак

Воздух врывается в лёгкие резко и болезненно. Я сгибаюсь пополам, задыхаясь, каждый вдох обжигает ушибленное горло. Перекатываюсь на локти, пытаясь унять дрожь в руках и сосредоточиться на дыхании, но даже эта простая задача даётся с трудом. Плюю кровью на пол, уже испачканный свежими алыми каплями, и протираю глаза, чтобы хоть немного прояснить зрение.

Размытый силуэт Эйч-Брона расхаживает по рингу, подняв руки в победном жесте.

Нет. Нет. Блять.

Сдерживая стон, поднимаюсь на ноги и стараюсь не хромать на этом позорном пути к раздевалке. Но все видят. Видят, как я едва могу опереться на стопу, почти волоча её по полу. Я чувствую на себе их взгляды — разочарование, злорадство. Но это ничто по сравнению с тем, что ждёт меня в следующие двенадцать часов, если я не раздобуду денег.

Перед глазами красная пелена — то ли от крови, то ли от ярости. Избитое тело кричит, требуя остановиться. Я распахиваю дверь раздевалки и вваливаюсь внутрь.

— Блять! — рычу я, шлёпая ладонью по стене. Звук эхом разносится по комнате, а затем я бью кулаком по металлическим шкафчикам.

Нет денег. Нет страховки. Нет чёртового жилья после завтра.

Жалкое зрелище. Прямо как всегда считали мои родители.

Мне плевать, буду ли я ночевать на улице или питаться объедками. Я не поползу к брату за подачкой — он всегда был на их стороне. Теперь Гаи нет, потому что они уговорили её навестить родственников в Индии, и её тело гниёт где-то в Атлантике — вместе с родителями, которым на нас было наплевать, и ещё двумя сотнями пассажиров.

У меня почти ничего нет — большую часть вещей сестры оставила её жена Эми, — так что можно арендовать каморку под хлам и поставить палатку в лесу, пока не придумаю план. Да и жить с кем-то я всё равно не смогу, особенно в таком состоянии. Эми продержится, если я пару недель не буду присылать ей денег.

Я просто чертовски устала. Устала переезжать. Устала так жить.

Срываю полотенце со скамьи, ковыляю к раковине, чтобы намочить его, и пытаюсь стереть кровь с лица. Порезы на лбу и губе не заживают, сочась алым.

Стиснув зубы, прижимаю полотенце ко лбу, ощущая металлический привкус на языке, и роюсь в поисках аптечки. Пластырь, который я налепляю на лоб, моментально пропитывается красным. Нужны швы, но мне не