Себастьян поднимает бровь.

— Скажи, что ты на самом деле в это не веришь.

— Ты самый несуеверный игрок в бейсбол, какого я знаю, — ворчу я. — Давай потом поговорим, мне надо на тренировку.

Кажется, он хочет продолжить разговор, но я хлопаю его по плечу перед тем, как вытолкнуть в коридор.

— Передай Иззи, что я желаю ей удачи на сегодняшнем матче.

* * *

Я вытираю полотенцем пот с лица и приваливаюсь к стене тренажерки. Во время тренировки я очень старался не заблевать весь пол. Удручающе, но я выгляжу лучше Эвана, который проделывал свои обычные упражнения с энергичностью зомби. До этого, увидев меня, он попытался извиниться, но он ведь не виноват, что я ударил того парня. Тренер прав, надо было просто прессовать его в следующем матче, вынудить совершить ошибку на льду, а не ломиться напролом. В хоккее всегда есть способы ясно донести послание, не обязательно махать кулаками, но я просто не мог вспомнить ни одного из них. Может, просто не хотел. Позволить себе вспылить и дойти до рукоприкладства в тот момент казалось хорошей идеей.

Я ставлю музыку на паузу и иду по тренажерке. Мой друг устраивается на скамье для жима лежа, но ему нужна подстраховка.

— Привет, Эван.

Он вытаскивает один из наушников.

— Привет.

— Тебя подстраховать?

Он отвечает хриплым голосом:

— Да, спасибо.

Я встаю на нужное место, наблюдая, как он регулирует вес перед тем, как улечься на спину и твердо поставить ноги на пол. Он немного маловат для защитника, так что пытается подкачаться. Мы играем в паре в защите с нашего первого сезона. Он заслуживает того, чтобы сейчас хоккей был для него отвлечением и развлечением, а не бременем.

После того как он делает пару подходов, я откашливаюсь:

— Послушай, дружище. Можешь не беспокоиться о том, что вчера было. Я это заслужил.

Его карие глаза наполняются слезами. Сука. Его мать болела столько, сколько мы знакомы, но я знаю, что от этого иногда бывает только хуже.

— Тебя хотя бы от игр не отстранили.

Я принимаю у него гриф, пока он отдыхает несколько секунд, утирая пот с лица.

— Тот чувак был скотиной. К­то-то должен был его заткнуть.

Он садится и оглядывается, потом наклоняется ближе ко мне.

— Джин сказал, что тренер хотел сделать тебя капитаном, но вчера вечером ты мог продолбать этот шанс.

Я прикусываю щеку изнутри.

— Я соображаю, как все исправить.

— Знаешь, Брэндон тоже хочет на это место.

— Да, но Брэндон не лидер. Тренер это увидит.

Эван возвращается в положение лежа.

— Он из старших.

Я смотрю наискосок, через зал, где стоят и болтают Брэндон и еще пара четверокурсников из команды. Брэндон хорошо играет в хоккей, но не отлично. Именно поэтому он не пошел на драфт и поэтому в его планы после выпуска входит работа в инвестиционной компании его отца, а не карьера в хоккее. Сделать игру профессией — это не для всех, но я хочу только так. Все, о чем я мечтал с самого детства, это играть в НХЛ. Входить в редко встречающееся братство, в какой бы команде я ни был. Я хочу чувствовать стремительность игры, пока тело будет мне это позволять. Брэндон не должен стать капитаном. Это я должен. Я талантлив, парни меня слушают, и я рву задницу, чтобы быть лучше с каждым матчем.

Я заставляю себя сфокусироваться на Эване — на тот случай, если у него соскользнет рука, но мысли разбегаются в миллионах разных направлений. Иронично, ведь потеря хладнокровия на льду изначально привела к этому бардаку, но я бы хотел, чтобы игра отточила мою сосредоточенность и сняла часть давления, которое мне никак не убрать из груди. Тренировка не помогла — может, мне стоит сходить на пробежку. А что я правда хотел бы сделать — это найти, с кем перепихнуться. Ничто не прочистит мне голову быстрее, чем рука красивой девушки (а еще лучше — губы) вокруг моего члена.

— Ну, мы кое о чем договорились с тренером, — говорю я. — Я немного поработаю волонтером, чтобы доказать, что готов стать капитаном.

— Это круто.

— Да. — Я не собираюсь объяснять, что фактически буду работать пресловутой нянькой.

Когда Эван закругляется, я проверяю телефон. Там пропущенный видеозвонок от отца, и я перезваниваю ему, просачиваясь из тренажерки в коридор.

Когда он отвечает на звонок, его лицо такое же красное, как, должно быть, и у меня. Он проводит предплечьем по лицу, откидывая со лба темные, тронутые сединой волосы. Даже на экране телефона мне виден цвет его глаз. Чисто-голубые, того же цвета, что и у меня и моих родных, исключая Себастьяна.

Мне не хочется видеть, как их затуманит разоча­рованием, но, один черт, я к этому привык. Если он звонит, это потому, что он знает, что случилось вчера.

— Как дела? — спрашивает он.

— Ты где?

— У Джеймса. Бекс была нужна кое-какая помощь в студии, а он уже в Лондоне, играет против «Сейнтс». Я рад, что в наше время у нас не было матчей на других континентах.

— И ты приехал аж в Филадельфию?

— Привет, Куп! — слышу я голос Бекс откуда-то сзади.

— Твоя мать тоже приехала, но ты ее упустил. Она выбежала за завтраком. Все в порядке, сын?

Я подавляю желание потрясти головой. Прошлой весной папа не хотел даже, чтобы Джеймс и Бекс были вместе. Теперь, по ходу, он настолько ее любит, что приехал помочь ей обустроить фотостудию. Ну конечно. Даже когда Джеймс лажает, папа не может злиться на него долго. Джеймс продолбал свой чемпионский матч из-за Бекс, а теперь они с мамой уже почти называют ее невесткой, пусть даже те только помолвлены и еще не планируют свадьбу.

— Все хорошо. — Я откашливаюсь, давя волну эмоций, которая рвется через меня. — У меня, э-э, вчера был товарищеский матч.

Папа со вздохом садится — судя по всему, в кресло.

— Тебя отстранили от следующей игры?

Я был прав: он обо всем знает. Не знаю точно откуда, но он всегда узнает о моих продолбах раньше, чем у меня появляется шанс рассказать ему са­мому.

— Он заслужил, сэр. Я защищал товарища по команде.

Он просто поднимает бровь, оставляя меня либо мириться с неловким молчанием, либо выбалтывать подробности. Я выбираю молчание, ожидая, пока он нарушит его первым. Папа не согласен с правилами Национальной ассоциации студенческого спорта против драк, но это не значит, что он не злится из-за того, что я продолбался уже дважды одним и тем же образом. Для Ричарда Каллахана ошибки — это что-то на один раз, и повторять одну и ту же дважды — уже глупость.

— Какая жалость, — говорит он в итоге. У него не сердитый голос, просто смирившийся. Как будто этот разговор — груз, который ему неинтересно тащить. — Команда пострадает, если тебя не будет на льду.

— В­ообще-то тренер умудрился оставить меня в составе на открытие сезона. — Я медленно прикусываю нижнюю губу. — Но заставляет меня заниматься волонтерством. Думает, это поможет мне сосредоточиться.

Папа снова поднимает бровь.

— Я всегда восхищался тренером Райдером.

Я, потупившись, смотрю в пол, ковыряя носком кроссовка какую-то потертость.

— Он сказал, что, если я возьмусь за ум и снова начну прилично играть… он сможет сделать меня капитаном. — На последних словах я поднимаю голову: не могу удержаться.

Не знаю, чего я ожидаю. Поздравлений? Гордости? Слова «умница», как будто я сраный золотистый рет­ривер?

Вместо этого я получаю хмурый взгляд.

— Интересно. — Он снова вздыхает. — Не могу сказать, что я удивлен тому, что это снова случилось, Купер. Не в первый раз ты даешь своему норову взять над тобой верх. Мне всегда было любопытно, не проявит ли хоккей худшие черты твоей личности.

— Сказал тот, кто профессионально занимался силовым спортом. — Мой тон