— Э… Малыш… Саша, да?

Хохолок не шевелится.

Подхожу к дивану и дрожащей рукой касаюсь мягких волос. Будто с риском для жизни пытаюсь погладить детеныша пумы.

Я не знаю, кто из нас сейчас больше боится. Возможно, что я.

Теплая макушка вздрагивает от прикосновения и пытается зарыться поглубже.

— Саша, выходи.

— Нет, — вот так вот чётко и однозначно.

Я теряюсь. Не знаю, как общаться с детьми. У меня нет племянников или многодетных подруг. Я даже себя в детстве смутно помню. И что с ним делать?

Устало присаживаюсь на диван и обхватываю голову руками. За спиной тихий шорох.

— Включи свет, тогда выйду.

От этого капризного тона у меня дергается веко. Делаю глубокий вдох. Боюсь, что в сердцах могу выволочь этого мальчишку за вихры из его убежища и прямо так за волосы доставить в детскую комнату милиции или куда положено их сдавать…

Топаю до выключателя, вновь освещаю местный фото-иконостас и раздраженно плюхаюсь обратно.

— Я включила, выходи.

— Я уже вышел. — Протискивается бочком вдоль дивана и становится передо мной. Одной рукой поддерживает шорты, другой, смачно хлюпая, вытирает нос. — А ты кто?

— Э… Мамина подруга, вот она мне ключи дала.

Протягиваю ему брелок с Микки Маусом, и тот радостно цапает его с моей ладони. Недоверчиво улыбается, разглядывая знакомую вещь.

— Я к маме хочу, — шепчет исподлобья.

— К маме нельзя сейчас.

— А завтра?

— Саша, ты один весь день сидел? — стараюсь игнорировать его вопрос о матери. Пусть родственники сообщают или… отец.

— Нет, тётя Зуля, но она ушла. Ей в садик за Каримом, — тяжело вздыхает. — А мама скоро придёт?

— Господи, какая ещё Зуля с Каримом…

— Соседка, она вот там живет… — показывает пальчиком на соседнюю стену. Видимо, это Зуля смотрела на меня в глазок, радуясь, что кто-то избавляет её от тяжкой ноши.

— Бабушка есть у тебя? Тетя или дядя?

— Бабушки нет, — морщит нос и смотрит в сторону. — Никого нет. Только мама, — поднимает карие глазёшки на меня, — и папа иногда.

В его глазах нет озорства, любопытства или обиды. Это серьезный взгляд пожившего человека. Как будто за свою жизнь мальчик видел много грустного и дурного — того, что детям видеть нельзя.

Не смотря на злость, которая сейчас меня раздирает, сердце сжимается от жалости к малышу. Которого, взрослые идиоты, по сути, бросили. Одного.

— Есть у тебя бабушка, — встаю и беру его за руку, — и ещё какая! Всем бабушкам — бабушка… Пойдем-ка собираться, я тебя с ней познакомлю. Где вещи твои, показывай.

7. Сюрприз для Нины

Мальчишка смирно сидит на заднем сиденье, прижимая к груди синего безобразного зверюгу.

Что это за гадость, вообще? Явно вредит детской психике.

— Саш, может тебе дать робота или динозавра?

— Я не Саша, я Алекс… Говорил уже, — угрюмый взгляд в окно.

Буква «л» в его исполнении нечёткая, поэтому имя, которым он просил себя называть, звучит по-детски мило.

— Прости, я забыла, что ты Алекс. Так что, дать динозавра?

— Нет, — ещё крепче сжимает волосатое чудовище. — Это же Хагги-Ваги, мне его подарил… Папа. — Последнее слово он произносит с придыханием.

Мою переносицу печёт от подступающих слёз. Со всей силой на меня обрушивается воспоминание, как однажды в моей жизни появился отец. Ненадолго, на пару дней. Явился с зайцем под мышкой, как ни в чём ни бывало. И того зайца — потрёпанного, с оторванным хвостом, я храню до сих пор.

— Лучше бы твой папа подарил тебе ботинки или хорошую куртку, — недовольно бурчу в руль, чтобы скрыть волнение.

Пока мы быстро собирались, я несколько раз искренне посылала на голову мужа все кары небесные. Если бы не авария, я бы отправила его в больницу самостоятельно. С тяжёлой черепно-мозговой травмой.

У меня не укладывается в голове, как Глеб… Мой Глеб, которого я считала добрым и отзывчивым, мог оставить своего ребёнка ходить в колготках с просвечивающими пяточками по линолеуму старой хрущёвки.

Я с трудом нашла пару приличных футболок и джинсы — знаю, какое значение свекровь придаёт одежде. Внука в кофточке с катышками она точно не признает.

Ведь Глеб знал о мальчишке. Он знал! Почему он так поступил со мной? С ним?

Я должна ненавидеть сына своего мужа, но почему-то чувствую с ним странное родство. И не могу не чувствовать щемящую жалость к ребёнку. Сашу ведь предали, как и меня. Но я большая, я могу за себя постоять и защитить свою дочку. А кто защитит его?

— А моя мама, — подает голос пассажир, — она за мной придёт?

— Не знаю, — едва слышно отвечаю я. — Но ты больше один не останешься. Это я тебе обещаю.

— Я не маленький, я не боюсь один, — вижу в зеркало, как он сурово супит бровки и меня бросает в жар, сразу вспоминаю Глеба. Очень похож!

— Ты часто один остаёшься?

Молчит. Я уже заметила, что он немногословен. А вопросы, которые ему неприятны, просто игнорирует.

— А твой папа… Где он?

Внутри всё сжимается в ожидании ответа. Впиваюсь взглядом в зеркало заднего вида, жду… Жду!

— Папа живёт далеко, — тяжело, по-взрослому вздыхает и тоскливо смотрит в окно, будто видит там далёкий город, где находится отец. — Но он заберет нас к себе, и я не буду больше по нему скучать. Это будет скоро…

Глебу повезло, что он сейчас в реанимации. Иначе я бы сейчас развернулась, ворвалась к нему и с наслаждением вырвала его маленькое чёрное сердце. Быстро моргаю, чтобы пелена слёз не мешала вести машину. Еще не хватало попасть в аварию, как этот…

— Ты скучаешь по папе?

Мальчишка утыкается лицом в синего уродца и замолкает.

Да, я пока не умею общаться с детьми. Тут ничего не поделать. Зато Нина Михайловна в делах воспитания у нас крупный специалист.

Одного орла уже воспитала. Еще какого!

Волевым усилием заставляю заткнуться голос совести, который вопит о том, что у мальчишки и так достаточно поводов для невроза.

С бабушкой ему всё равно будет лучше, чем в той дыре, куда его засунул Глеб. Все-таки Нина — родственница.

Звук телефона наотмашь бьет по нервным окончаниям, заставляя похолодеть. Секунду назад я мечтала прибить Глеба, но сейчас при мысли, что услышу плохие новости из больницы, у меня что-то обрывается внутри.

Не отрывая взгляд от дороги, хватаю трубку.

— Да, да… Говорите!

С раздражением слушаю на том конце громкий жалобный вой.

Мельком бросаю взгляд на экран — точно, свекровь, легка на помине. Не дай бог Саша услышит вопли родной