Сидя в машине долго поглаживаю сумочку. Боюсь открыть и заглянуть в документы. Хотя, чего мне бояться? Всё, что могло быть страшного — уже случилось.

Собравшись с духом достаю чужой паспорт. Мятый и грязный, в драной простой обложке. Совсем не такой, как у меня…

Мне новую обложку подарил Глеб, на годовщину кожаной свадьбы. Красивую, с дизайнерской гравировкой в виде двух цветков шиповника. Сказал тогда, что хранилище печати о браке с самой прекрасной женщиной на свете должно быть достойно оформлено. А я смеялась и спрашивала, почему именно шиповник.

— Цветок любви, — сказал он мне тогда. — Не тепличной, как у розы. А настоящей — искренней, нежной и страстной. Дающей плоды и способной выпустить шипы, когда семье угрожает опасность.

«Где же были твои шипы, Глеб? — Думаю я про себя. — Как ты это все допустил?»

Глубоко вздохнув, открываю документы.

Агамова Дарья Константиновна. На пару лет младше меня. С фотографии дерзко смотрит девушка с темными гладкими волосами. Глаза обведены темными тенями, тонкие бесцветные губы поджаты, брови высокими ниточками. Не красавица. Из-за воротника по шее ползет татуировка.

Я могу представить ее за рулём байка. Но не могу представить рядом с Глебом.

Меня немного отпускает, потому что у них не могло быть ничего общего. Девушка с фотографии явно не могла быть любовницей Глеба. Вокруг него всегда куча прекрасных женщин на любой вкус — модели, фотографы, дизайнеры… Но эта девушка точно не из его круга.

Кто же ты такая, Дарья?

Перевернув паспорт сразу открываю прописку, и внутри что-то ёкает. Чёрная гелевая надпись, как напоминание о моём обещании. Кирова 5-12…

Порывшись в кармане, выкладываю на приборную панель ключи с Микки Маусом. Потом достаю ключи Глеба. И, стараясь приглушить внутреннюю сирену тревоги, начинаю играть в увлекательную игру из детства, где нужно найти отличия.

Два ключа на внушительной связке Глеба полностью соответствуют тем, что скреплены Микки Маусом.

Переживания за мужа постепенно вытесняются паникой. Ещё утром я не представляла, как дышать без него, как жить…

Но сейчас, глядя на две связки ключей, чувствую, как ползёт трещина по опорам моего мира. Еще немного, и все рухнет. Дрожащим пальцем перелистываю страницу с детьми.

Трещина разрослась и теперь меня накрывает обломками того что было моей жизнью. Ещё вчера…

Александр Глебович Агамов, 5 лет!

Глебович!

Паззл сошелся. То, во что я не хотела верить, с момента получения проклятого известия, все-таки существует.

— Долбанный Глеб! Чтоб ты сдох! — Кричу в сердцах.

Мне хочется орать в голос и биться, поливая слезами руль. Но я вовремя вспоминаю о том, что теперь у моей жизни есть не только опора, но и фундамент.

До боли прикусив нижнюю губу обхватываю живот, чтобы прикрыть его от грязи, которая творится вокруг.

Слегка покачиваюсь, чтобы успокоиться, и разговариваю со своей девочкой. Утешаю её. Пытаясь вытеснить своей нежностью к ней проклятия, которые раздирают меня изнутри. А горячие слёзы капают мне на голые руки.

Немного успокоившись, вытираю тыльной стороной ладошки мокрые щёки.

Автоматически взглянув в зеркало заднего вида, с удивлением прикасаюсь к лицу.

Неужели эта уставшая женщина, которой далеко за тридцать, с запавшими и покрасневшими глазами — я?

— Алиса, построй маршрут на Кирова 5.

— Через триста метров поверните направо, — услужливо сообщает мне голосовой помощник.

Решительно завожу машину. Хуже, чем есть, уже быть не может.

6. Чужой ребёнок

Провожу пальцем по перекрестьям металлических стяжек. Дерматин старой двери кое-где порван и изнутри лезет грязно-белый наполнитель.

От дома, подъезда и самой двери с номером 12 веет таким отчаянием, что хочется, закрыв глаза, бежать отсюда на свежий воздух. Проветривать настроение.

Кажется, моя нервная система дала сбой. Или сработал внутренний предохранитель, отвечающий за эмоции. Меня уже ничего не удивляет. Единственное, что тревожит — здоровье моей малышки. А, значит, и моё.

Поэтому, я стараюсь не думать о том, что может связывать моего Глеба — брезгливого и привыкшего к комфорту с этим местом. И о том, что или кто ждёт меня в чужой квартире.

Где-то мельтешит мысль, что все происходящее настолько абсурдно, что не может быть правдой, но я гоню её прочь. Пустые надежды — хуже отчаяния.

Звонок не работает, на настойчивый стук в дверь слышу только шебуршание у соседей. Явно кто-то заинтересовался моей активностью и сейчас наблюдает в глазок.

— Ну давай, Микки Маус, не подведи!

Легко проворачиваю ключ в замочной скважине и робко вхожу в прихожую.

— Эй, есть кто-нибудь? — на всякий случай стучу по дверному косяку. — Хозяева, у вас свет горит…

В ответ тишина.

— Саша, ты здесь?

Наверное, от волнения семеню на цыпочках, чтобы не грохотать каблуками. Вдруг мальчик где-то здесь и испугается?

В единственной комнате полная иллюминация, включено все, что только можно. Обстановка простая и скромная — диван с небрежно брошенной подушкой и пледом, советский сервант, ящик с рассыпанными игрушками. Простенько и небогато.

Над комодом целая выставка фотографий, ярко освещенная настенным светильником.

Подхожу поближе, чтобы разглядеть.

Среди снимков мотоциклов и каких-то людей ярким пятном выделяется крупное центральное фото. Взгляд цепляется за него и внутренности сводит от боли.

Потому что там я вижу своего супруга!

Опершись о комод, чтобы не упасть, не свожу взгляд с лица Глеба. Улыбаясь, он обнимает за плечи худенького мальчугана. А тот, склонив голову на плечо мужа, пальцем тычет в фотографа. За их спиной тенью стоит девушка. Та самая. Дарья. Такая же серьезная, как на паспорте.

Не могу оторвать взгляд от снимка. Ревниво всматриваюсь и въедливо изучаю каждую деталь. Это пытка, которая вынимает из меня душу.

Одно дело — подозревать, догадываться, даже — знать! Другое — увидеть своими глазами живое и милое семейное фото.

Такое, какого у меня никогда не будет!

Как он мог так поступить со мной? Снимку год, не больше. Я узнаю рубашку, которую дарила ему на годовщину и явно отглаживала каждую складочку, думая, что он надевает её на деловую встречу.

Девушка в открытой блузке без рукавов. И приглядевшись, я, наконец-то вижу её татуировку. По плечу ползет колючая ветвь, расцветая на ключице пышным цветком.

Шиповник, мать его!

Меня бросает в жар от ярости, и этот же жар приводит меня в чувство. Автоматически щелкаю выключателем светильника, и вторая семья Глеба погружается в сумерки.

— Тётя, не надо, — тихий голос, как писк.

Растерянно оборачиваюсь. Молча моргаю, уставившись на тёмный хохолок, выглядывающий из-за дивана. На секунду выныривают два испуганных