– Да это Лейла, пусть помучается.

Я моргаю. Не даю той реакции, которой отец ожидал, и он снова затягивается. Я, собственно, предполагал после нашей крайней встречи с ней, что так все и будет, потому что Лейле некуда больше идти, но не думал, что отец опустится до такого.

– Начал подбирать за мной? – Паскудно звучит, но я говорю на его языке. Он на нормальном не понимает.

– Ну а зря я ее тогда по ресторанам водил, что ли? – Смотрю на тлеющий фильтр, чтобы не видеть его мерзкую ухмылку. – Теперь ее очередь побегать за мной.

– Значит, ты счастлив?

Он не считывает сарказма.

– Да не настолько я дурак, а она молода и красива.

А вот мне почему-то кажется, что как раз настолько.

– У меня выборы скоро. И дальше есть хорошие шансы продвинуться по региону, если все гладко пойдет. Мне скандалы сейчас не нужны. Но она пусть старается.

Когда мы возвращаемся в гостиную, меня тошнит – и от плотного запаха сигарет, и от отцовских разговоров, и от маминой фальшивой улыбки. Рад только одному – съемки закончены, но родители продолжают играть. Мама торгует лицом, отец – нами.

– Лиза сейчас в университете, вы с ней знакомы уже. Она серьезно относится к своим художествам, но вы обязательно должны заглянуть к ней на пары. Такого материала же еще не было? Ну, если не сейчас, то на следующей неделе.

– Следующая неделя – зачетная, – аккуратно намекаю я, хотя мое мнение по поводу этого предложения можно легко считать по лицу.

Девочкам не нужен лишний стресс в такое время, но отец ничего не слышит.

– Полчаса для дочери одного из главных спонсоров этой шараги сумеют выделить, – цедит сквозь зубы, чтобы слышал только я, пока гости отворачиваются, чтобы угоститься предложенным кубинским кофе. Отец привез его из командировки, где налаживал контакты не столько с инвесторами, сколько с местными телками, пока мама восстанавливалась после лечения и не могла летать. Знакомые там отдыхали в это время, я многое увидел и услышал еще тогда.

– А, Данил… – Девушка, которая брала у нас интервью, какая-то модная блогерша, улыбается мне не первый раз. – Ваш отец говорил, вы играете в футбол?

И прежде чем я успеваю открыть рот, любимый папа уже рекламирует мою позицию нападающего лучше, чем Месси рекламировал пепси-колу. После трех предложений отец приглашает их снять в новом году мой матч, которого не будет, потому что я больше не играю. Я злюсь, пытаюсь вставить хотя бы слово, но мне не дают.

– Вы увидите талантливого капитана…

– Я не буду играть… – говорю поперек отцовского бреда, но мама цепляет меня за локоть и силой отводит в сторону. Просит помолчать и подождать на кухне, пока журналисты уйдут.

– Да пожалуйста! – психую я.

Пинаю дверь в коридор, и та с громким стуком врезается ручкой в стену. А я говорил, что стопоры нужно делать, но они не по проекту были – так отец сказал.

И он, конечно же, врывается на кухню, пока мама провожает гостей. Глаза кровью налиты, зол как черт. Что ж, сейчас мы хотя бы не скрываем друг от друга истинные чувства, так и говорить проще.

– Совсем страх потерял? Что ты там устроил? – ревет он. – Тебя с детства учили: не лезь, когда старшие…

– Помешал снять очередную телку? – в отличие от него, шепотом говорю я, чтобы мама не слышала, но меня разрывает от желания разорвать его. – Она мне, кстати, тоже глазки строила. Пообщаемся, потом телефончик дам. Тебе же не привыкать.

Он взрывается, хватает меня за ворот футболки и тянет на себя, так что ткань трещит. Или нитки это. Пофиг. Главное, что роста ему не хватает, я на полголовы выше вымахал. И сейчас чувствую какое-то невыразимое удовлетворение от происходящего и секундной паники в его глазах, когда подхожу ближе, нависая над ним.

– Я больше не в команде.

Короткое замешательство, прежде чем его лицо искажается гневом.

– Почему я этого не знал? Что натворить успел? – орет на меня и тут же добавляет по-деловому: – Я поговорю с твоим тренером.

– Да не в этом дело, – отвечаю все еще тихо, чтобы не напугать маму, которая спешит к нам с чудовищем на руках.

– Представляете, Фифа снова… сюрприз оставила! У фотографа оборудование чуть не закоротило!

– Тебе придется сыграть эту игру! – заявляет твердо отец.

Давит, потому что может. И не глядя ему в глаза, я скажу, что увижу там: знание, что он может мной манипулировать. Сейчас да.

– О'кей, в жопу всё! – вскинув руки, психую я, а папаша отшатывается от меня, будто боится, что ударю. Помнит, кто лучше обходится с грушей? – В Канаду на радость тебе не полетел, теперь на радость тебе сыграю в футбол, почему нет? Ты же для детей хочешь лучшего, да?

Он переводит взгляд на маму, сводит брови.

– На радость мне? Не полетел в Канаду? Ну, как бы не так, – с кривой ехидной ухмылкой говорит он, и этот его тон хуже скрежета мела по доске.

Хочется заставить его перестать ухмыляться. Шагаю к нему, но… мама. Как всегда, она. Встает между нами, разводит в стороны. А затем выталкивает меня из кухни, чтобы спасти ненаглядного.

– О чем он говорил? – требую у нее ответа. – Он смотрел на тебя, значит, ты знаешь про Канаду…

– Понятия не имею, о чем ты, – произносит спокойно, и эта ее манера речи убивает хуже отцовской. Так она говорит со мной, когда выбирает его. Снова и снова.

– Почему ты всегда выбираешь его? Он же ужасен. Он…

Мама невольно опускает глаза, чтобы скрыть явные эмоции, которые легко считаю, и я догадываюсь, в чем дело. Понимаю, что она в курсе нашего с ним разговора. И даже больше.

– Так он говорил правду? Ты все знаешь? О Лейле и других? – Она, черт возьми, и правда знает. – И все равно защищаешь его?

Мама не меняется в лице. Не удивлена, смиренна. Поднимает руку, чтобы потрепать меня за щеку, будто я глупый маленький щенок, которого нужно успокоить, пока он слепо тычется носом по углам, пытаясь найти маму. Я чуть поворачиваю голову и вижу на ее запястье татуировку, которую сразу хочется содрать со своей руки. Вместе с кожей.

– Любовь… – Хочет, видимо, выдать какую-то умную мысль, но я отступаю и сбрасываю с себя ее ладонь.

– Это не любовь. То, что между вами. Извращенная