Молчу, хотя сильно устал таскаться за ним по встречам, о большинстве которых маме и другим женам этих важных персон лучше не знать. Вчера на оплаченном мне любимым отцом привате, который он организовал, чтобы в духе продвинутого папочки слить меня из-за стола для переговоров, я попросту уснул. Домой вернулся далеко за полночь и в голимых блестках, а теперь с утра пораньше уже откапываю машину из-под чертова снега. Для наших краев снег всегда неожиданность, даже в конце декабря. А значит, на дорогах будут сумасшедшие пробки, как минимум сутки один за другим будут задерживаться самолеты, город вдруг встанет и замрет. Пока снегоуборочные машины не соизволят лениво выползти из ангаров и не начнут делать свою работу, которой привычно окажется слишком много.

Но сегодня за ночь как будто и правда выпала годовая норма снега. Я не шучу: все тачки на парковке выглядят как стройный ряд снежных сугробов. Пока нашел свою, уже задолбался, потому что сигналка не сработала. Откапывал ее полчаса, еще столько же отогревал, бедную, замерзшую и старую для подобных подвигов – кататься при таких погодных катаклизмах. Теперь опаздываю на десять минут, и, конечно же, отец уже обрывает мне телефон. Я, со злости толком не глянув в зеркало, не замечаю сзади припорошенный снегом невысокий забор и цепляю бампер. Фара, бампер, что следующее? Иногда я порядком устаю от бесконечного круговорота заработанных и потраченных денег и думаю о том, что почти готов сдаться и снова стать папочкиным любимым сынком. А потом отвечаю на его звонок и…

– Где тебя черти носят? Все уже на месте, одного тебя…

И я, стиснув зубы, говорю, что скоро буду. Выбрасываю глупые мысли из головы и не спеша выезжаю на дорогу по направлению к отчему дому, который давно мне таким быть перестал. Ехать аккуратно, соблюдая все ПДД, особенно в эту погоду, – единственный протест, на который я в данной ситуации способен. Нельзя срывать сделку, потому что я тоже использую отца. И буду продолжать, пока не выжму из этого уговора все, что можно.

Невольно дергаю рулем вправо, когда телефон оповещает о новом входящем сообщении. Осторожно выравниваю машину на скользкой дороге, а руки так и тянутся нажать на экран, хотя до этого я мечтал выкинуть трубку в окно. Еще и переехать сверху. Дважды. После тех увлекательных «поцелуев на камеру», как Лиля назвала вполне себе реальную прелюдию и мой стояк, я старался держаться подальше от девчонки, чтобы не натворить дел. Потому что мог, а она не готова еще. Но от переписок с ней удержаться не сумел. Да это попросту невозможно. Особенно когда она так откровенно ругает «Большой куш» Гая Ричи, называя его непонятной ерундой, где даже Брэда Питта сделали несимпатичным и похожим на ее страдающего запоями соседа по лестничной клетке.

«Ты не с того начала», – пишу я ей.

Отправляю и тут же набираю следующее сообщение:

«Глянь “Джентльменов”, по нему сериал вроде бы снимают.

А еще лучше посмотри “Аладдина” или “Короля Артура”».

Я стою перед красным светофором и нервно постукиваю большим пальцем по экрану, не давая ему погаснуть. С минуту горят точки, означающие, что мне печатают ответ. И я готовлюсь увидеть целую петицию, которую можно было накатать за это время, но вместо нее приходит короткое сообщение:

«Смотри давай “Спеши любить”, как обещал, и не указывай мне».

Усмехаюсь от ее наигранной дерзости, потому что знаю, насколько она ранимая внутри. Видел ее настоящую. Перепуганные глаза и раскрытые от растерянности губы. Не собираюсь сообщать, что давно уже посмотрел ее любимый фильм – такой же слезовыжимательный, как и музыка, которая ей нравится. Не моя тема, но я не буду резко высказываться, потому что уважаю чужие вкусы. В отличие от некоторых.

После переписки с Лилей становится самую малость легче, но время в уютном гнездышке Романовых, которое хотят показать на камеру родители, все равно тянется невыносимо медленно. Я по большей части молчу. Уже весь язык себе искусал, чтобы не вставить лишнее слово в интервью, которое резко превратилось бы в сенсацию. По лицу папочки вижу, что доволен мною. Это главное, потому молчу. А он подхватил волну и расхваливает меня: да, мой сын учится там-то, да, добился того-то, да-да-да… молодец-то какой! А я и не знал. Кажется, он за всю жизнь не называл меня столько раз сыном, сколько за это интервью.

– Данил, выйдем? – И все равно напрягаюсь, когда он машет головой в сторону балкона, пока визажист скачет с кисточками вокруг мамы, так как теперь ее выход.

Поймав в фокус кисти, думаю о картинах, картины ведут мои мысли к Лиле – простая последовательность. Но, вспоминая о ней, каждый раз боюсь услышать, что у отца ничего не вышло, сделал все, что мог, и хватит с меня его помощи. К счастью, вроде бы с ходу не начинает об этом, предлагает закурить.

– Бросил. – Не выдыхаю, все еще настороже, но хотя бы без паники.

– Похвально, похвально.

Он хлопает меня по плечу, а затем дурацким показушным движением проводит по своим свежеокрашенным волосам. Явно только вчера освежил цвет, пряча седину: первые несколько дней после этого у него всегда краснеет кожа на висках. Но, видимо, красота требует жертв. Никогда не пойму. Я унаследовал эту фигню и уже находил у себя пару-тройку седых волос, значит, к двадцати семи буду как он, но… зачем это все? Это естественно, разве нет? У половины пацанов из команды уже в двадцать залысины, но никто не спешит пересаживать волосы в «Реал транс хайр»[22]. Хотя у них и денег-то на это нет, ладно, плохой пример.

– Я много лет пытаюсь бросить, – говорит, прикуривая сигарету.

Ну, видимо, как и любовниц, – безуспешно. Он делает затяжку, выдыхает дым. Я открываю окно, чтобы впустить свежий воздух и не пропахнуть табаком. Когда останусь один, навязчивый запах может довести меня до греха. Отцу в который раз кто-то звонит, я заметил еще на интервью, что ему обрывают телефон, а он не спешит отвечать. Посмотрев на имя абонента, ухмыляется и кладет трубку на подоконник экраном вниз, а та, только замолчав, начинает противно вибрировать снова.

– Возьмешь? А то раздражает.

В этом нескончаемом марафоне по продвижению отца года в городской совет, рядом с ним,