— А если это не она? Ищи кому выгодно. Вряд ли принцессе Сарматов понадобилось наследство мужа…

— Ищем, — вздыхает Адам. — У тебя как дела в бизнесе? Трудно возвращаться через пять лет, — резко меняет тему.

А я и рад. В чужом грязном белье мне копаться неохота. В своем бы разобраться.

— Петя наворотил делов, — усмехаюсь криво. — Сейчас люди Кольцова проводят аудиторскую проверку. Ни одна муха мимо не пролетит. Если Проскурин виновен, будет возвращать бабло…

— У него любовница. Ты в курсе? Игорь докладывал?

— Да иди ты! — выдыхаю порывисто. Даже есть перестаю.

В комнату вплывают строгая тощая экономка и толстый официант. Торжественно вносят блюда под большими серебристыми крышками. Выставляют их на стол позади нас. Колдуют там и, наконец, подносят каждому из нас ломти идеально прожаренного мяса.

А я немного перевожу дух от услышанной новости.

Вдыхаю пряный мясной аромат и еду крышей.

Каре ягненка, мать вашу! И пюре. Пюре!

Как же я по нему соскучился! Как мечтал все эти годы. Ничего не хотел другого. Только картошку и селедку. Нормальную, а не вареную.

Но новость о Проскурине все портит. Мажу по взбитому со сливками блюду равнодушным взглядом.

Бл.дь, Петя! Есть ли что-то, где ты не налажал за последние пять лет?

«Как мужа сестры и моего старого друга, я наверняка бы пожалел Бабая. А что теперь с ним делать? Девяностые давно закончились. В посадку не вывезешь. Да я никого никогда никуда и не вывозил!» — думаю с горечью. А вот Петьку бы сейчас точно вывез. Выдал бы лопату. Довел бы до истерики. Заставил бы землю жрать.

Я же верил тебе, Проскурин! А ты оказался сукой конченной.

— Наша сестра знает? — интересуюсь небрежно.

— Твоя сестра, Женя, — снова мотает головой Адам. Смотрит на меня внимательно голубыми, почти белесыми глазами. — Отец женился на Шуре и удочерил Инну…

— Ладно, Инна в курсе? — переформулирую вопрос. Слишком много для меня новостей в свободном мире. А я привык получать их дозированно.

— Наверное, нет. Шура тоже в неведении. Иначе бы размазали твоего Бабая тонким слоем по асфальту.

— Они могут, — подтверждаю невесело.

— Хрен бы с ними, — деловито отрезает кусочек мяса Адам и тянет восторженно. — Ммм… Это гастрономический оргазм, Женя. Попробуй.

— Очень вкусно, — подтверждаю, жуя.

— Добро пожаловать в мой дом, — разводит руками Адам. — Кухня тебе понравилась. Жилплощадь позволяет. Живи и радуйся, братан!

Глава 59

За запреткой жизнь меркнет. Словно кто-то выключает яркую лампочку. И свет становится тусклым, безжизненным. Растворяются краски, и мир становится серым, как старая изношенная роба. Только выйдя на свободу, я это понимаю. Гляжу в окно на голубое небо и идеально выстриженные зеленые газоны. Любуюсь красной сочной клубникой, лежащей на блюде. С упоением вдыхаю ее аромат и осторожно пробую на вкус спелый помидор.

Мне приносили на кичу нормальные продукты. Но все это было ненастоящим и на вкус резиновым. Небо и траву я видел через зарешеченное окно. В клеточку! Да я такой пейзаж и врагу не пожелаю. Злейшему врагу!

До сегодняшнего дня я считал таковым Адама. Но мир перевернулся, словно карточный стол. И враг стал братом, и друг меня, выходит, предал. И не только меня. Сестру мою обманывал годами…

После обеда возвращаюсь наверх. К Соне. По дороге звоню Кольцову. Прошу проверить Бабая.

— Если у него роман, то с Авдеевой, — роняет Игорь порывисто. — Засиживаются допоздна на работе…

— Мой финансовый директор? — уточняю на всякий случай. Вот это тандем! Можно компанию обескровить запросто.

— Ну не знаю, — хмыкает с издевкой Кольцов. — Есть еще одна Авдеева?

— Нет, — вздыхаю горестно. И прислонившись к стене, лихорадочно думаю. — Так. Игорь. А давай-ка их лишим полномочий. Немедленно! С нотариусом я сейчас свяжусь. Отзову доверенности. А ты в банк метнись кабанчиком. Рема я предупрежу. Срочно меняем все коды доступов. К сладкой парочке приставить ноги. Телефоны на прослушку.

— Как скажешь, Катран, — соглашается Кольцов.

А я лишь на секунду торможу перед дверью в Сонину спальню. Пишу нотариусу, звоню Лактомскому.

«Сколько у меня времени, прежде чем начнется коллапс?» — размышляю, разглядывая какой-то пейзаж на стене.

И на кого Бабай будет выходить?

Если на Михайлова, то у меня с ним договоренности… А если на кого попроще, то я попал.

Надо самому проявиться. Иначе узнают о моем досрочном освобождении, житья не дадут.

Захожу к Соне, и рот сам растягивается до ушей. Накрывшись покрывалом, моя девочка дремлет. Только одна ступня открыта. Маленькая розовая пяточка кажется мне самой идеальной в мире. И пальчики, и высокий подъем.

Опускаюсь на колени рядом с постелью.

Увидел бы кто, не поверил! Крутой Женя Бобров перед девчонкой на коленях стоит!

А мне похер, кто что скажет.

— Роднуля моя, — утыкаюсь лбом в изящный изгиб. Целую пальцы, пятку. Забываюсь, сходя с ума. И только слышу тоненький Сонин голосок.

— Женя, а как же я?

Сдерживая смех, в полшага оказываюсь рядом. Стаскиваю брендовое тряпье. Ныряю к Соне под покрывало. Подминаю девчонку под себя и уже не могу остановиться.

— Притормози меня, роднуля, — прошу хрипло. А сам и помыслить боюсь. Я же сдохну, если она меня остановит.

— Вот еще! — фыркает Соня, обнимая меня. Обвивает руками шею. Прижимается всем телом, как котенок. Трется сиськами, доводя меня до исступления. Встав между бедер, склоняюсь над манкой розовой пуськой.

Веду кончиком языка по клитору и пропадаю от желания. Член моментально становится каменным. Соня исступленно выгибается ко мне, хватает пальцами простыню, шепчет мое имя.

Лучшая музыка, мать вашу.

— Девочка моя, — выдыхаю, склоняясь к влажной плоти.

Веду языком по розовым складкам, напоминающим лепестки роз.

— Женя, иди ко мне, — смущаясь, командует роднуля.

И я повинуюсь. Подхватываю покрепче за бедра. Толкаюсь внутрь. Двигаюсь порывисто, вбиваюсь поглубже с каждым движением. Соня, девочка моя неискушенная, подмахивает, старается.

И меня торкает до печенок. Вместе с ней возношусь куда-то ввысь и падаю, прижав к себе любимую женщину.

Несу ее в душ. Снова, как когда-то в узком душе комнаты свиданий, ставлю девчонку себе на ноги. Включаю душ. Теплые крупные струи ласкают нас. Обволакивают нежно. Соня стоит, положив мне голову на плечо. А я убаюкиваю ее, как ребенка.

“Девочка моя!”— обнимаю бережно, и самому не верится в такое счастье. Сжалились надо