— А при дневном свете камень выглядит синим, — скромно поясняет Рябинин, но больше не настаивает, чтобы я надела кольцо. Какой-то он подозрительно притихший.

Зато Геныч чрезмерно активный и громкий:

— Это самый редкий и сложно поддающийся огранке драгоценный камень! Кстати, его совсем недавно открыли…

— Пару часов назад? — уточняю я и едва сдерживаю смех, глядя на мимику Геныча. — Подозреваю, что мы даже знакомы с первооткрывателями.

Инесса хихикает, Стешка, потрясая драгоценным браслетом, грозит мне кулаком, а Геныч снисходительно поясняет:

— Эх, Александрия, дремучая ты женщина! Его лет пятьдесят назад открыли… в этом… э-э… Вадюх, где его обнаружили?

— У подножия Килиманджаро, — подаёт голос Рябинин, продолжая прожигать меня взглядом.

— А-а, так вы туда на тырчке гоняли? — я продолжаю веселиться и не замечать бывшего.

— Да что с невеждами разговаривать, — Геныч машет на меня рукой, но тут же заводится: — Что б ты понимала, тундра дремучая! Это, к твоему сведению, магический камень!.. Символ вечной любви, между прочим!

— Да! — со знанием дела подтверждает ветеран вечной любви Жорик.

— И символ процветания! — угрожающим тоном рычит Геныч.

— Я уже заметила, Цветаев, — я расплываюсь в улыбке, распаляя его ещё больше.

— Танзанит, чтоб ты знала, поглощает душевные страдания и вообще любые негативные эмоции!

— То-то ты фонтанируешь позитивом на всю округу.

— Саш, какая ты коза н-неблагодарная! — бросает мне Стешка, нежно поглаживая своего оратора и поглощая его душевные терзания.

А Геныч набирает полные лёгкие воздуха, но вдруг шумно выдыхает и, повернувшись к Рябинину, пожимает ему руку.

— Вадюх, ты мазохист, конечно, но дай Бог тебе сил и терпения!

— Всё нормально, Геныч, — Рябинин хлопает его по плечу и неизвестно чему улыбается.

— Ну и отлично, тогда отдыхайте, а мы с моей совратницей пойдём проверим артефакт счастья в действии, — и, подхватив одной рукой Стешку под попу, гигантскими шагами топает в дом.

— Удачных испытаний, — тихо ворчу себе под нос, глядя как моя сестрёнка в полёте интенсивно накручивает пальцами у обоих висков и строит мне злобные рожицы.

Да пошли вы все!

И Германовна, следуя моему мысленному приказу, тоже подрывается с места.

— А мы с Жоржиком, пожалуй, прогуляемся немного.

— Да, — вяло соглашается тот и послушно следует за Инессой.

Я же, как дура, продолжаю сидеть на месте и лыбиться, чтобы не заплакать от обиды. А если учесть, что обижаться мне не на кого, то разреветься прямо сейчас — это просто пик идиотизма. Поэтому держусь.

Это так задумано — оставить нас вдвоём?

* * *

— Саш, ну чего ты расстроилась? — Вадим садится рядом и заглядывает мне в глаза. — Тебе совсем не понравился мой подарок?

К слову, к шкатулке и его содержимому я так и не прикоснулась. Хотя пальцы зудят нестерпимо.

— Почему именно кольцо? — спрашиваю с вызовом.

— Я подумал, что… — он вдруг замолкает, откупоривает бутылку вина и разливает в чистые стаканы. — Давай, что ль, за взаимопонимание.

Мы с шорохом соприкасаемся картонными стаканчиками и молча пьём. Тёплый сушняк пьётся противно, но в голову бьёт сразу.

— Ты не ответил, Рябинин.

— Я помню, — он сминает в руках стакан и спустя долгую паузу отвечает: — Я скажу… только ты не сбегай сразу и… пожалуйста, Аленькая моя, не спеши говорить «нет».

«Нет!» — должна твёрдо и безапелляционно припечатать Александрина. И уйти должна гордо и красиво. Прямо сейчас.

Но дурочка Аленькая, онемев и очумев, прилипла взмокшей от жары и волнения задницей к плетёному креслу и вся обратилась в слух.

— Я… — сдавленно сипит Вадим, — … потому что… чёрт!

«Очень информативно!» — усмехается Александрина, пока Аленькая считает разогнавшийся пульс и в тревожном ожидании таращится на своего красноречивого бывшего.

Он взлохмачивает пятернёй свои волосы, наливает в мой стакан вино, пролив пол-литра, и, залпом осушив, выдаёт чётко и без запинки:

— Я купил это кольцо, чтобы сделать тебе предложение.

«Рационализаторское?» — мысленно и ядовито уточняет Александрина.

— Что за предложение? — спокойно (брависсимо!) и деликатно спрашивает она же, потому что Аленькая дурочка уже в невестиной фате и в глубоком обмороке.

— Сердце я отдал тебе давно, — Рябинин застенчиво улыбается и разводит руками. — А сейчас предлагаю всё остальное… всё, что у меня есть.

Где же ты был, гондон, со своим предложением столько лет⁈

Поискав взглядом свой стакан и обнаружив его смятым в рябининском кулаке, я хватаю бутылку и глотаю прямо из горлышка. Уже не противно — вообще никакого вкуса. А послевкусие — горечь горькая.

— Аленький, я ведь никого не любил кроме тебя, но почему-то думал, что смогу, а… не могу. Кроме тебя мне не нужен никто… не веришь? Я никогда тебя не предам!.. Чем хочешь поклянусь…

Всё не то, Рябинин, не то!

— Саш, можно я надену тебе кольцо?

На хер себе натяни!

Я встаю на ноги, а прилипшее к заду кресло с чпоком отваливается и громыхает по полу. Корова, блядь!

— Саш, ты куда? — Рябинин тоже встаёт. — Ты ничего не скажешь? Сашка…

Я стискиваю зубы, чтобы не завизжать, не выплеснуть на него всё, что клокочет внутри… и, оттолкнув его руку, молча направляюсь в дом.

— Аленький, а кольцо?.. Подожди, ну возьми хотя бы в знак прощения.

Я останавливаюсь и оглядываюсь. Красивый… желанный… и ненавистный.

— А я не простила тебя, Рябинин.

Наблюдаю, как опускаются его руки, плечи, уголки губ…

— Аленька… девочка ты моя колючая, как же ты живёшь с этим? На хрена ты себя отравляешь? Ты ведь не только меня, ты и себя наказываешь. А за что?..

— За глупость и доверчивость, Вадик, — я снова отворачиваюсь и делаю шаг.

Ну догони меня, придурок, сожми так, как только сможешь!.. Как раньше, помнишь?.. Дай мне искромсать тебе рожу и вырвать из себя эту невыносимую боль!

— Так нельзя, Сашка… да стой ты!..

Пошёл ты!

Спустя час… два… пять (я не знаю) трек в наушниках обрывается, и я в изнеможении оседаю на прохладный пол. Мой танцевальный марафон отнял у меня все силы, слёзы… вывел хмель и приглушил эмоции. А тупая ноющая боль завтра тоже пройдёт. Завтра всегда бывает легче, потому что утро светлее и яснее вечера.

Тихо тренькает мой мобильник, и не в силах встать на ноги, я пробираюсь на четвереньках к низкому пуфику, на котором светится экран телефона. Но, уже протянув к нему руку, я меняю траекторию и слегка сдвигаю плотную штору…

Рябинин по-прежнему сидит на террасе. Может, уснул?.. Но всё же он не ушёл, и от этого на душе становится радостнее… и почему-то ещё тяжелее.

Господи, хоть