— Нет… я хочу, — сказала я тише. — Потому что если не рассказать, всё это будет висеть между нами.

Он просто ждал, молча, спокойно. Без нетерпения. Без попытки подтолкнуть. И это помогло.

— Мы с бывшим мужем расстались... скажем так, не по-дружески. Скорее наоборот. Он до сих пор зол и, похоже, решил мстить. Вчера он привёл к нам полицию. Якобы было какое-то заявление о жестоком обращении с ребёнком. Поэтому я и сорвалась с работы, даже не объяснив тебе ничего.

— Он сам заявил на тебя? — Алексей приподнял брови, и по его глазам было видно: он не просто удивлён — возмущён.

— Не знаю. Они сказали, что «было заявление». Связаться со мной не смогли — и привлекли его как отца. И он, конечно, не упустил шанс...

Я почувствовала, как к глазам подступили слёзы. От усталости. От обиды. От этого странного, липкого ощущения стыда, которого не должно было быть, но оно всё равно было.

— Это было так унизительно, — прошептала я. — Они ходили по комнате, открывали ящики, трогали вещи, задавали вопросы, от которых стынет кровь. И всё — при ребёнке. Я до сих пор не понимаю, как Поля всё это выдержала.

Лицо Алексея стало жёстче. Взгляд сузился.

— Они показали тебе документы? Копию заявления, хотя бы что-то?

Я покачала головой.

— Кажется, нет. Я вообще была в таком состоянии, что всё как в тумане.

— То есть... к тебе просто пришли сотрудники полиции, в компании бывшего мужа, и начали шарить по вещам — без документов, без объяснений? — голос его стал ровнее, но в этой ровности чувствовалась сталь.

Я напряглась.

Сердце стукнуло быстрее, и в голове тут же загорелся знакомый маяк: «Он считает, что ты сама виновата. Что доверчивая. Слабая. Глупая.»

— Ты хочешь сказать, что я идиотка? Что сама впустила их и виновата в том, что случилось? — выпалила я резче, чем хотела.

Но Леша просто спокойно дотронулся до моей руки. Коротко. Уверенно.

И на удивление — мне это помогло. Помогло не упасть снова в привычную защиту.

— Ань. Я не это хочу сказать. Я хочу понять, что произошло. И сказать тебе одну простую вещь — ты в этом не виновата. Ни в чём.

Ты оказалась в жуткой ситуации. И, судя по всему, там нарушили не только твой покой, но и ваши с Полей права.

Я сглотнула, опустив взгляд. В груди что-то защемило.

— Прости, — прошептала я. — Я не хотела срываться. Просто… я так долго живу с ощущением, что всё — моя вина. Что если что-то случилось, значит, я где-то недосмотрела, не спасла, не уберегла.

Алексей чуть наклонился вперёд. Тихо, но с силой в голосе сказал:

— Тебе не нужно всё тащить на себе. Не нужно всё время быть сильной.

Ты уже справляешься с гораздо большим, чем многие.

И, если что, теперь ты не одна.

Эти слова осели внутри, как плед на плечи в холодном помещении.

Я только кивнула. Молча.

Но — впервые за долгое время — почти без страха.

Глава 46. Анна

Говорят, понедельник — день тяжёлый.

Ну-ну.

У кого как, конечно, но у меня лично чем ближе к выходным, тем сильнее ощущение, что жизнь — это спринт, а я бегу в тапочках и с ребёнком под мышкой.

Сегодня был четверг.

А ощущался он где-то на уровне «я больше так не могу».

Я только вошла в офис, а уже мечтала лечь на стол, накрыться отчетами с техническими заданиями и сделать вид, что меня не существует. Даже заставила себя накануне закрыть книгу пораньше и не читать до середины ночи. Чисто из инстинкта самосохранения.

Ведь я точно знала: если бы опять ушла в сюжет даже до полуночи, сегодня точно пришлось бы изображать жертву внезапной пандемии и с грустным видом выпрашивать выходной у босса. Ну или у «Лёши», как теперь думаю о нём всё чаще.

Но нет. Я — сильная, взрослая, ответственная. Породисто воспитанная, так сказать. Выходной без уважительной причины — не по канону, недопустимо.

Так что я встала, нарисовала на себе лицо, собрала себя, ребёнка, пакет с обедом и остатками терпения, да поехала на работу.

Поля по-прежнему сопровождала меня в офис, ведь наша группа всё ещё была закрыта на карантин.

Но тут случился — лучик надежды! В родительской группе в WhatsApp кто-то скинул сообщение, что, возможно, с понедельника группу наконец-то откроют.

Я аж присела.

Не хочу казаться черствой матерью, но на фоне разговоров о том, что детство — это чудо, я всё чаще чувствовала, что если это и так, то очень шумное, липкое от сахара и с вопросами без остановки.

Так что перспектива побыть одной хотя бы несколько часов в день, не объясняя, почему у неба нет крыши, — выглядела как личное спасение.

Почти духовное очищение.

Если всё пройдёт по плану — в понедельник я не просто приведу Полю в садик. Я туда её внесу под фанфары. Возможно, даже с танцем.

Поля, кстати, тоже, была бы явно не против вернуться в родные пенаты — то есть в детский сад, к своим друзьям, игрушкам и привычному режиму. Где обед подают без маминых замечаний не есть руками, а прогулка — это не «пять минут подышать на балконе».

Демо-версия взрослой жизни, в которую она внезапно попала, выглядела не так уж весело.

Поездки в метро в час пик, где людям наступают на ноги.

Необходимость соблюдать хотя бы умеренную тишину в офисе (хотя иногда она шептала громче, чем я разговаривала).

Полное отсутствие свободного бегания, залезания на горки и песочниц в течение дня.

Ну и ещё факт, что «помогать маме с проектами» оказалось не рисованием логотипов фломастерами, как ей, видимо, представлялось, а чем-то подозрительно скучным и зачастую требующим оставить маму в покое.

Но — терпела.

Мужественно.

Иногда спрашивала: «А скоро обед?»

Иногда приносила мне стикеры с надписями «не забудь про шоколадку» или «мама, ты классная», за что я, в принципе, готова была ей простить всё.

Так что да — обе мы ждали понедельника как праздника.

Она — чтобы сбежать обратно в детство.

А я — чтобы хоть немного побыть взрослой бездетной.

— Мама, — донёсся до меня настойчивый шёпот, сопровождаемый лёгким дёрганьем за футболку. Я вздохнула, сняла наушники. — Смотри, я нарисовала тебе обложку для молока!

В руки мне был торжественно вручен лист бумаги с рисунком в лучших традициях детского креатива: крупные штрихи, разноцветные пятна,