Я стою, все еще мну в руках куртку и с открытым ртом таращусь на него. Кожаная куртка, как на фотографии, висит у него на плечах, но все остальное совершенно неузнаваемо. Волосы поредели, и темные пряди сильно уступают в количестве седым. Глянув вниз, я замечаю, что джинсы у него все в дырах – и не таких, как у хипстеров, которые продаются уже рваными, хоть и стоят ползарплаты. К тому же они все в пятнах краски, так же как и его руки. Похоже, Калеб не столько рок-звезда, сколько маляр, что, в общем-то, не проблема, не выгляди он так, словно стоит в листе ожидания на замену тазобедренного сустава. Красный нос картошкой, и щеки похожего оттенка; он или уже выпил, или столько выпил за свою невероятно долгую жизнь, что его лицо навсегда приобрело оттенок красного вина. Я никогда не испытывала отвращения к пожилым мужчинам, но этот просто издевается.

Меня развели на моем первом в жизни свидании.

– Я могу предложить тебе выпить, дорогуша? – У него сильный акцент кокни, и разумеется, он вписывается в этот бар, словно недостающий кусочек пазла.

– Я ж-жду Калеба? – наконец выдавливаю я из себя, отчаянно надеясь, что этот человек просто передает мне сообщение от своего симпатичного внука.

– Он здесь, дорогуша, – отвечает старикан, показывая на себя. Я содрогаюсь. – Мои фотографии малость устарели, я знаю.

Уверена, в то время, когда «Калебу» было столько, сколько на фотографиях в его профиле, и цветных камер-то еще не было. И разумеется, не было айфонов, которые подсвечивают передний план на концертных фотографиях.

– Я не хочу показаться грубой, но ваш профиль… там сказано, что вам двадцать девять? – осторожно настаиваю я, боясь его обидеть, потому что некоторые мужчины становятся крайне нестабильными, если чувствуют, что их отвергли. Я вспомнила, как однажды мужик плюнул в меня, когда я проигнорировала его свист.

– Вот хренотень, никак не пойму, как исправить. Это получилось автоматически. Тебя ведь не смущает, что я немного постарше? – Его карие глаза изучают мое тело, и я вся покрываюсь мурашками.

Я решила надеть короткое летнее платье, заставить выйти в свет новую, авантюрную версию себя. Как же я теперь жалею, что у меня такое большое декольте.

Я начинаю лихорадочно соображать. Никто даже не знает, что я здесь. Я не могла сказать отцу – это было бы как-то странно, но теперь я понимаю, что совершила ужасную, ужасную ошибку.

– А-а-а, да нет, ничего… все нормально, – вру я, чтобы не оскорбить его. Стараясь не встречаться с ним взглядом, я смотрю за него и вижу, что на нас пялится весь бар. Мои щеки вспыхивают, и меня накрывает жаркая волна, которая обжигает мне горло. Я понятия не имею, что теперь делать. Извиниться и уйти? Не рассердится ли он, если я уйду? Остаться на один стаканчик, чтобы его успокоить? А вдруг он не так меня поймет?

– Садись, я принесу тебе выпить, – решает он за меня.

Я плюхаюсь обратно на стул, из сиденья поднимается облако пыли, и я закашливаюсь. Калеб идет к бару и начинает болтать с барменом, словно они старые друзья. Они вместе поворачиваются, чтобы посмотреть на меня, и я снова гримасничаю вместо улыбки. Мужик с повязкой усмехается.

Думай, Мэгги. Думай, мать твою. Может быть, он приятный человек. Я ведь привыкла болтать с бифитерами, и их компания лучше, чем все ровесники, которых я встречала. «Но они не притворяются двадцатидевятилетними гитаристами, чтобы заманить тебя в паб, который выглядит как логово убийц», – напоминаю я себе.

Единственное логическое решение, которое приходит в мою паникующую голову, – пойти в туалет. Не знаю, может, это мой мочевой пузырь взял верх, но разводила Калеб уже возвращается обратно с двумя грязными стаканами дегтеобразного лагера, и мне надо уйти сейчас, или я не уйду никогда.

Я извиняюсь, когда он подходит к столику. Мимоходом задумываюсь, не странно ли выглядит то, что я захватила с собой куртку, но, впрочем, я уверена, все мужики привыкли не спрашивать, что женщина берет с собой в туалет. Не сразу, но в конце концов я нахожу дверь, спрятанную в глубине темного коридора. Как только она захлопывается за мной, меня немедленно переполняет отвращение. От запаха мочи некуда спрятаться, и несмотря на то, что я не видела, чтобы кто-нибудь забредал сюда за тот час, что я тут пробыла, на полу свежие лужи, а также куча мусора, способная прокормить и толстую крысу, и мышиную семью в переулке. Я не могу определить, какого цвета краска на стенах: цветов тут много, и все облупленные, плюс все четыре стены исписаны маркером.

Теперь, когда на меня не смотрят любопытные глаза моего «кавалера» и его специфических дружков, я наконец могу наметить план. Над последней кабинкой есть маленькое окошко, вот только я ростом пять футов девять дюймов и вешу сто шестьдесят восемь фунтов [30], поэтому шансы на то, что я смогу забраться так высоко, чтобы до него достать, очень невелики… но не равны нулю, и у меня не предвидится других вариантов.

На кабинке с окошком висит надпись от руки «НЕ РАБОТАЕТ». Я дергаю дверь, но она заперта изнутри.

– Твою мать, – выдыхаю я. Мой план рушится у меня на глазах. Итак, я не могу перелезть, не могу открыть… Я с подозрением смотрю на пол. Мои «мартинсы» купаются в луже. На ее поверхности плавают волосы и накладные ногти. Вздыхая, я встаю на колени, красивый светлый подол платья впитывает немного влаги. Ухватившись за низ двери одной рукой, я просовываю под ней другую в надежде достать до задвижки. Низ двери неприятно впивается мне в плечо, и невезучая прядь волос оказывается в луже, но в итоге я все-таки нащупываю и хватаю задвижку. Она очень тугая, но, немного подергав, мне удается рывком ее открыть. Я с облегчением выдыхаю, и тут мокрые пряди попадают мне на спину. Давясь, я поднимаюсь на ноги, пытаясь стряхнуть руки.

То, что обнаруживается за дверью, тоже облегчения не приносит. Рядом с урной свернулась дохлая мышь, а сам унитаз заполнен до верху супом из салфеток и рвоты. Я снова давлюсь, чуть было не добавив туда же.

Стараясь не дышать отравленным воздухом, я ногой опускаю сиденье и крышку. Спасительное окошко немного приоткрыто, и я выдыхаю с благодарностью. Я пихаю его, и оно распахивается в переулок. Учитывая, что в верхней части туловища у меня примерно столько же силы, сколько у вялого салата латук, мне надо поставить одну ногу на