— А что с Александрой Евгеньевной делать? Надо ее хотя бы под подписку вытаскивать…

— Не знаю. Она взрослый дееспособный человек. Сама решения принимает. Вот за каким хреном в садик поперлась? С Инной они так решили? Вот пусть сестра и занимается. А у нас своих проблем валом, — решаю я. — Людей в офис направь.

— Сейчас сделаю. В сад смотаюсь сначала. Проконтролирую…

— Да, это важнее, — соглашаюсь я. И закончив разговор, растягиваюсь на кровати.

«Потом все поймешь», — словно наяву слышу голос отца.

Вспоминаю, как ругался с ним из-за матери. Сколько мне тогда было? Лет двадцать…

Кабинет его вижу, отделанный орехом. Статуэтку на полочке. Красное яблоко в руках отца. Он сидит, развалившись в кресле, отрезает ломтики тонким ножом. Кладет в рот и рассуждает.

— Придет время. Сам все поймешь, Женька, — говорит, прожевав. — Твоя мать сложный человек. Почти невозможный. Я устал. Я нормальной семьи хочу.

А я стою перед ним как школьник и больше всего на свете хочу всечь.

— А мы тебе не семья? — выдыхаю порывисто.

— Семья. Но я устал жить с Шурой. Понимаешь? Она любому нервы на кулак намотает. Невыносимая женщина. Сама не знает, что хочет. Постоянно всех третирует. Задрала, блин.

— Пап, ты говоришь о маме, — напоминаю глухо.

— Как же я устал, сынок. Пройдет время, и ты поймешь, — вздыхает он. Еще вроде не старый. Темная шевелюра с легкой проседью, на лице глубокие морщины, а в глазах — тоска.

«Интересно, он только с нами такой снулый?» — проскакивает мысль. И теперь я точно знаю на нее ответ.

С той женщиной отец оживал. Может, поэтому и старался проводить с ней все свое свободное время. А к нам заезжал только после истерик и шантажа матери. И мне кажется, Адама он любил больше. Потому как его родила любимая женщина.

А мы… А что мы? Всегда стояли на стороне матери. И словно не замечали, какую дичь она творила.

«Только сейчас дошло?» — слышится голос отца. Наверное. С детства я воспринимал его измену с позиции брошенного ребенка. И никогда не задумывался о главном. Наша Александра Георгиевна всегда была образцовой матерью и невыносимой ужасной женой.

Господь меня спас от такой половины. Видимо, интуитивно я избегал женщин из нашего круга. Чувствовал. Не хотел попасть в западню. Пока не встретил Соню.

Сонечка! Девочка моя золотая. Роднуля.

Губы сами расплываются в улыбке. А пальцы уже нащупывают под матрасом запретную трубку.

— Привет, — звоню любимой. — Ты там жива? Слышал твои новости…

— Откуда? Как? — охает София. — Я только успокоиться успела, а ты уже все знаешь, — хихикает смущенно.

— Ну как откуда? — вздыхаю я. Где-то недалеко ходит охрана, сокамерник готовится ко сну, шастает туда-сюда. А у меня рот до ушей. И сердце радостно трепыхается. — У меня везде свои люди, — заявляю на умняке.

И сам себе готов дать по шее. Ну да. Ну да. Свои. Особенно опасный вид предательства. За время моей отсидки Бабай совершенно от рук отбился. Номера исполнять начал по указке матери. Старается козлик. Боится с Инкой и тещей поссориться. А то, что я через три месяца выйду, его не парит.

— Все уже хорошо. Мы с Дашей дома, — рассказывает мне Соня. Болтает о пустяках. О каких-то кастрюлях, которые она купила в магазине Адама. О постельном белье, о котором забыла.

— Да, хорошо. Ты молодец, — повторяю как пришибленный. И готов часами слушать девчонку. Лишь бы голос ее слышать смех.

Хлопает дверь. Но я не обращаю внимания.

— Бобров! К начальнику оперчасти! — орет кто-то рядом со шконкой.

— Все. Пока, — роняю торопливо. Успеваю спрятать мобилку в тайник и встаю с кровати.

— Что-то случилось? — спрашиваю обалдело. Время уже вечернее. К отбою близится. Обычно так поздно начальство к себе не вызывает.

— Давай. Пошли. Там и узнаешь, — криво усмехается парень в сером камуфляже. Кажется, это и есть зять нашего кума.

Глава 44

Быстрым шагом иду за конвойным к Михайлову. А у самого, если честно, поджилки трясутся. Не много ли визитов за последние дни? И что еще ему могло понадобиться?

Три месяца осталось. Три. Мне бы продержаться. Не отхватить еще один срок на пустом месте. Выжить. Считаю дни. Мысленно в календаре вычеркиваю и жду, когда смогу вдохнуть полной грудью, когда смогу обнять любимую.

«Хорошо, она ко мне под конец срока пришла. Иначе бы точно крышу снесло», — сворачивая в серый коридор административного блока, думаю о Сонечке. И сам себя одергиваю.

Соберись, чучело. Не время сейчас слюни пускать. После отбоя помечтаешь. А сейчас давай, напряги мозги…

Но не получается, ничего в голову не лезет. По всем статьям ровно. Не должен меня Михайлов вызывать. Да еще вот так срочно.

Что же случилось? Во что я влип?

До дверей кабинета перебираю варианты, но так ничего конкретного на ум не приходит.

— Осужденный Бобров, статья… — рапортую, войдя.

— Рад видеть, Евгений Николаевич, — раскрывает объятия Михайлов. За малым в дёсны не бахается. Такой довольный, сытый, будто кот, нажравшийся сметаны.

— Добрый вечер, — здороваюсь коротко. Сажусь на то же место, где сидел вчера. Выжидательно смотрю на хозяина кабинета.

— Чай не предлагаю, Николаич, поздно уже. Поэтому перейдем сразу к делу, — усаживается он напротив, кладет руки на стол. Нависает. Давит взглядом и весь подается вперед. — У меня к тебе дело, — заявляет по-свойски.

— Слушаю, — киваю я и в душе не ведаю, какое ко мне может быть дело у начальника оперчасти. Да еще перед отбоем.

— Тут под меня копают, Евгений Николаевич. Начальство просит рапорт исполнить. Вот и подыскиваю место, — вздыхает он театрально. Смотрит на меня с интересом. Ждет, когда я подхвачу. Вот только на фиг мне кума в собственный бизнес пихать. Рискованная затея.

— Да, тяжело в системе работать, — роняю нехотя. Гляжу с улыбкой. Молчу. Раз Михайлов сам этот спектакль затеял, пусть сам и выкручивается. Я только зритель в первом ряду.

— Может, у тебя для меня место найдется? — напрямую спрашивает начальник. Морщит лоб, держится скованно. Просить никому не нравится. — Я тебе пригожусь, Катран. Точно, как твои юристы, зазря жрать твой хлеб не буду.

— Хмм… — поднимаю одну бровь. — Откуда такие выводы?

— А вот. Смотри, — тянется он за папкой. — Я тут посчитал, — хватает со стола мое личное дело. — Ознакомился я…