Я посмотрела прямо в глаза собеседнику, пытаясь донести мысль, которая так ясно сформировалась у меня в голове после только что прошедшего разговора с его отцом.

– Вы видите в его поступках жертву. А я – силу. Знаете, есть такие строки у Некрасова… «Природа-мать! Когда б таких людей ты иногда не посылала миру, заглохла б нива жизни…». Это про него. Про таких, как он. Они – та самая соль земли, не дающая этому миру окончательно прогнить в цинизме и деньгах.

Александр молчал, его лицо было непроницаемым, но я видела, что он слушает.

– Он – бессребреник, в самом старом, настоящем смысле этого слова, – продолжила я. – Он не искал выгоды. Он не строил карьеру. Он просто не мог пройти мимо несправедливости. Он надорвал сердце, спасая меня. Не потому, что это было выгодно или престижно. А потому, что он считал это ПРАВИЛЬНЫМ. Если бы не он, я бы сейчас «куковала на зоне», как говорят. Он спас меня. Как до этого спас того инженера, из-за которого потерял семью. Как спас сотни судеб.

Я сделала паузу, прежде чем сказать самое главное.

– Вы видите в его жизни трагедию, потому что он потерял вас. И это действительно трагедия. Но я, глядя со стороны, вижу еще и подвиг. Потому что, потеряв семью, он не сломался и не предал себя. Он сохранил то, что для него было важнее всего – свою честь. В мире, где все продается и покупается, ваш отец один из немногих, кто не имеет цены. И это не слабость. Это невероятная, почти нечеловеческая сила.

Александр долго молчал, глядя на дорогу. Его идеальный профиль казался высеченным из камня. Я не знала, дошли ли до него мои слова, или он счел их очередным проявлением сентиментальности.

– Он всегда говорил, что я слишком похож на мать, – наконец глухо произнес он. – Прагматичный. Ценящий комфорт. Возможно, он прав.

Это не было согласием. Но это была первая трещина в его броне. В этот момент он впервые посмотрел на своего отца не как обиженный сын, а как взрослый мужчина, пытающийся понять другого взрослого мужчину. И я почувствовала, что мой мост, который я пообещала построить, начал возводиться. С первого камня в основании.

Эпилог

Осень с ее слякотью и серым небом сменилась морозной, хрустальной зимой, а затем уступила место робкой, но настойчивой весне. Моя жизнь тоже медленно оттаивала. Я продала свою долю в обанкротившейся «Строй-Инновации» за символическую сумму, навсегда перевернув эту страницу. На деньги, что мне удалось вернуть после снятия ареста со счетов, арендовала небольшую, но светлую студию на последнем этаже старого дома с видом на крыши Москвы и открыла своё маленькое архитектурное бюро. «Сокольская и партнёры». Пока единственным партнёром была я сама, но мне нравилось, как это звучит.

Я бралась за небольшие, но интересные проекты: реставрация старинного особняка, дизайн загородного дома, проект детской игровой площадки. Я снова начала получать удовольствие от своей работы. От чистоты линий, от гармонии пространства. Пустота в душе медленно заполнялась не местью, а созиданием.

Лев Борисович почти полностью восстановился. Раз в две недели он, вопреки моим протестам, садился за руль своей старой «Волги» и приезжал ко мне в гости. В квартиру бабушки, где я теперь жила. Мы пили чай с чабрецом на маленькой кухне, и он рассказывал мне старые адвокатские байки, а я показывала ему свои новые эскизы. Он стал мне больше, чем другом. Он стал частью моей семьи.

Александр уехал.

Сразу после завершения всех юридических формальностей он улетел обратно в Лондон. За все эти шесть месяцев он ни разу не позвонил и не написал.

Я понимала его. Эта история, частью которой по воле судьбы стала и я, была слишком тяжелой, слишком пропитанной болью. Он выполнил свой долг перед отцом и вернулся в свой мир – мир больших контрактов и холодных цифр, где нет места эмоциям. Иногда я ловила себя на том, что хочу взять его визитку, лежавшую в ящике стола, и позвонить, но так ни разу на столь глупый поступок и не решилась.

В начале мая, в один из теплых солнечных дней, мне позвонил Лев Борисович. Его голос в трубке звучал так молодо и счастливо, как я никогда не слышала:

– Леночка, здравствуй, дочка! Ты не поверишь… Саша позвонил! Сам…

– Что-то случилось? – испуганно спросила я.

– Случилось! – рассмеялся он. – Он пригласил меня в Лондон. На несколько недель. Сказал, что нашел для меня лучшего кардиолога в Европе для обследования. А еще… сказал, что соскучился. Представляешь, Лена? Соскучился!

– Лев Борисович, я так за вас рада! Искренне, от всего сердца рада.

– Это твоя заслуга, дочка, – тихо сказал он. – Ты что-то ему сказала тогда, в машине. Что-то важное. Он никогда не говорил мне, что именно, но я чувствую – что-то изменилось.

Мы проговорили еще полчаса. Я, слушая его, улыбалась. Мой мост. Тот самый, который я обещала построить между ними. Он начал возводиться. И пусть Берсеневу понадобилось так много времени, но он осознал, сделала выводы, наверняка спорил с собой. Есть такие люди и их немало, которые с трудом принимают другую сторону, иной взгляд на вещи.

За неделю до отъезда Льва Борисовича в Лондон я долго ходила по магазинам, подыскивая ему подарок. Что дарят человеку, который спас тебе жизнь? Никакими деньгами нельзя измерить то, что он для меня сделал. И тут я вспомнила его любимый старый твидовый пиджак. Тот самый, в котором он защищал своих подопечных в судах, тот, что он надевал поверх больничной пижамы в реабилитационном центре, как броню или талисман.

В одном из дорогих английских магазинов я нашла идеальный твидовый пиджак Harris Tweed – классический, благородный, цвета осенней листвы. Точно такой же фасон, как его старый, но новый, достойный великого адвоката.

В аэропорту Домодедово мы стояли у зоны досмотра: я, мои родители и Лев Борисович с небольшим чемоданом. Он выглядел взволнованным и одновременно счастливым, как мальчишка перед долгожданными каникулами.

– Лев Борисович, – сказала я, протягивая ему элегантную коробку. – Это вам. На память.

Он удивленно взял тару, открыл. Его глаза расширились, когда он увидел пиджак. Старик медленно провёл рукой по мягкой ткани, и я увидела, как его губы дрогнули.

– Лена… – прошептал он, и голос его надломился. – Да как же ты… Боже мой…

Он прижал пиджак к груди, и я увидела, как по его морщинистым щекам потекли скупые крупные слезы.

– Понимаешь, дочка Виктора, – сказал