Она читала долго, излагая все обстоятельства дела, оценивая доказательства, мотивируя своё решение. А потом прозвучали главные слова:

– Признать Захарова Марка Анатольевича виновным в совершении преступления, предусмотренного частью четвёртой статьи сто пятьдесят девятой УК РФ – мошенничество, совершённое организованной группой в особо крупном размере, и назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком на девять лет с отбыванием наказания в исправительной колонии общего режима…

Она назвала и срок для Громова: семь лет колонии общего режима.

Марк слушал это с каменным лицом. Только его руки, сжатые в кулаки, выдавали внутреннее напряжение. Громов откровенно плакал, не стесняясь слёз.

А потом прозвучали самые важные для меня слова:

– В ходе судебного следствия была полностью установлена непричастность Сокольской Елены Викторовны к инкриминируемым ей деяниям. Более того, установлено, что она являлась потерпевшей от преступных действий осуждённых. Признать Сокольскую Елену Викторовну потерпевшей по данному уголовному делу. Все ранее выдвинутые в её отношении подозрения снять в полном объёме в связи с отсутствием в её действиях состава преступления…

Судья стукнула молотком:

– Приговор окончательный и подлежит немедленному исполнению. Заседание объявляется закрытым.

Всё. Конец. Финальная точка в этой долгой, мучительной истории.

Когда конвой начал выводить осуждённых из зала, наши взгляды с Марком встретились в последний раз. В его глазах больше не было ни ненависти, ни ярости, ни даже презрения. Только холодная, мёртвая пустота. Пустота человека, потерявшего всё и не видящего впереди ничего. И в этот момент я поняла, что моя месть свершилась. Полностью и окончательно. Но она не принесла мне ожидаемого торжества. Только такую же пустоту.

Александр встал и мягко положил мне руку на плечо. Его прикосновение было тёплым и поддерживающим.

– Всё кончено, Елена Викторовна, – тихо сказал он. – Вы полностью реабилитированы. Вы свободны.

Я медленно кивнула, чувствуя, как по щекам катятся слёзы. Слёзы облегчения, усталости и странной, непонятной грусти.

– Да, – прошептала я. – Свободна.

Но что делать с этой свободой, что строить на развалинах прежней жизни я пока не знала. Это предстояло ещё выяснить.

***

На следующий день после заседания Саша отвёз Льва Борисовича в хороший частный реабилитационный центр в Подмосковье. Он должен был отправиться туда сразу после выписки из больницы, но старик хотел присутствовать на заседании, и мы не смогли ему отказать.

А через пару дней я отправилась туда сама. Берсенев заехал за мной утром и мы покатили за город к реабилитационному центру, который оказался красивым современным зданием среди сосен, где царили тишина, покой, и работали лучшие врачи.

Я вошла в палату Льва Борисовича. Адвокат удобно устроился в мягком кресле у большого окна. Мужчина был одет в больничную пижаму, поверх неё он накинул свой любимый старый твидовый пиджак, тот самый, в котором он ходил в суды годами.

– Дочка Виктора… – улыбнулся он, когда я вошла. – А я говорил, что мы их достанем. Хотел перемолвиться с тобой парой слов сразу после оглашения приговора, но меня настойчиво увели из зала, – он кинул добрый взгляд на сына, замершего позади меня.

– Мы их достали, Лев Борисович, – я присела на стул рядом и взяла его слабую, прохладную руку в свои ладони. – Спасибо вам. Спасибо вам обоим.

– Это тебе и Саше спасибо, – серьезно ответил он, снова поглядев на своего сына. – Я лежал, как старый пень, а вы вели войну.

Александр покачал головой и сказал:

– Я вас ненадолго оставлю, поговорю с лечащим врачом.

– Добро, – откликнулся Закревский.

Мы остались в двоём: я и мой наставник, человек, поверивший в мою невиновность сразу и безоговорочно.

– Какая цена у этой победы? – тихо спросила я, скорее размышляя вслух. – Ольга получила минимальный срок как ключевой свидетель. Тарасов отделался штрафом и условным наказанием. Громов пошёл «паровозом» и сел вместе с Марком. Марк получил свой срок, но через несколько лет выйдет по УДО и уедет жить в Швейцарию на деньги, которые лежат в трасте его матери. А я… я потеряла все: мужа, которого когда-то любила, лучшую подругу, дело всей своей жизни. И едва не потеряла вас. Такое ощущение, что это они выиграли, а я осталась на бобах.

Лев Борисович долго смотрел на меня, а потом сжал мою руку своими слабыми пальцами:

– Когда я лежал в реанимации, – медленно начал он, – я много думал. О том деле, про которое тебе рассказывал. О том инженере Фролове. Я тогда спас одного честного человека, но потерял свою семью. И всю жизнь спрашивал себя, стоило ли оно того? А теперь я думаю, что да, стоило.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

– Потому что есть вещи важнее успеха, денег и даже личного счастья, Лена. Есть достоинство. Честь. Право быть собой, а не тем, кем тебя хотят сделать другие. Ты отстояла не компанию. Ты отстояла себя. Ты не позволила им превратить тебя в преступницу и стереть твою историю. А это самая главная победа, которую только можно одержать в жизни. Она не приносит радости. Она приносит кое-что поважнее. Мир с самой собой.

Его слова звучали просто, но они попали в самую цель. Я смотрела на этого старого, больного человека и понимала, что он прав. Вся эта война была не про месть. Она была про возвращение себя.

Я встала, наклонилась и поцеловала его в морщинистый лоб:

– Поправляйтесь, Лев Борисович. Вы мне еще нужны.

– Куда ж я денусь, – усмехнулся он. – Мне еще нужно увидеть, какой мост ты построишь теперь.

Я вышла из центра под моросящий дождь. Я не знала, что будет завтра. Но я знала одно. Я больше не была жертвой. Я была архитектором. И передо мной лежал чистый лист бумаги.

Вскоре ко мне подошёл Берсенев. Мы сели в его автомобиль и поехали в город.

– Ну вот и все, – нарушил молчание Александр, глядя в окно на проплывающие мимо улицы. В его голосе не было триумфа, только бесконечная усталость. – Бессмысленная война, едва не стоившая жизни отцу, закончена. Надеюсь, теперь он успокоится и поймет, что его идеализм чуть его не убил.

Я не спешила ответить, подбирая слова. Мне нужно было, чтобы он понял. Понял по-настоящему.

– Нет, Александр. Вы не правы, – тихо возразила я. Он удивленно повернулся ко мне. – Это не было бессмысленной войной. И это не идеализм. Я много думала о вашем папе, о его судьбе, о его выборе. И я, кажется, поняла. Ваш отец – он просто такой. Это его природа. Он не может