Графический ключ на входе у Пашки был проще не придумаешь – буква П. Даже подсматривать не надо, просто быть рядом, когда он его вводит.

Айн, цвай, драй – и полицай уже внутри. Вотсап, список контактов, довольно большой. Ничего, ночь длинная.

Просмотрев все контакты с именами или другими признаками женского пола, я не нашла ничего подозрительного. Их вообще было немного, в основном родственницы, которых я знала, или что-то рабочее. Тогда пошла по всему списку и с пятого захода обнаружила кое-что очень любопытное.

Контакт под абстрактной синей аватаркой значился как «Стоматолог». Но переписка с ним явно выходила за медицинские рамки. То есть медицинского там не было вообще ничего, сплошное эро. Ну ясно, дымовая завеса. Позвонит или напишет, вдруг я глазом зацеплю. Стоматолог – безопасно и безобидно.

Отмотав к началу беседы, уже с первых фраз вполне горячей, я выяснила, что продолжаются эти отношения не меньше полутора лет. Пролистывала, морщась от отвращения, и с каждым новым сообщением температура лавы внутри повышалась все сильнее. Плюс во всем этом был лишь один.

Никаких «меня подставили», никаких «был пьян, подлили, подсыпали», никаких «бес попутал, но люблю я только тебя». Все предельно прозрачно.

«Твоя курица ни о чем не догадывается?»

«Смеешься? Даже если будем ебаться у нее под носом, притворится, что не заметит».

Значит, курица, да?

Я переслала это и еще кое-какие особо яркие пассажи себе, долистала до конца и закрыла вотсап, сражаясь с желанием запустить телефон об стену. Вместо этого отнесла его обратно, постояла немного, глядя на храпящего Пашку.

Этот утырок был моим первым и единственным мужчиной. Мы познакомились первокурсниками, начали встречаться. Полюбили друг друга, через два года поженились. Снимали комнату в огромной маргинальной коммуналке, перебивались случайными заработками. Мечтали о том, что когда-нибудь у нас будет трое детей, большой дом за городом и возможность ездить по всему миру.

И дом появился, и возможность – где мы только не побывали за последние годы. А вот «любимая Анютка» вдруг превратилась в… курицу.

Ну что ж… Все бывает. И не такие еще метаморфозы случаются. Особенно когда люди случаются со всякими посторонними особями.

Вернувшись к себе, я отхлебнула еще коньяка, легла и провалилась в зыбкую дремоту, из которой выдернул шум в коридоре.

Ага, проснулся голубчик. И пополз на кухню, умирая от похмелья. Вот сейчас-то я тебя голыми руками и возьму за жабры. Зачем? А хули потому что. Конструктивный диалог? Не в этой жизни. В этой – только сжигать мосты.

Встав, я запахнула халат поплотнее, потуже завязала пояс и положила в карман вишневую улику.

Ну, с богом, товарищи!

Пашка, в брюках и мятой рубашке, расстегнутой до пупа, сидел за столом и гипнотизировал его мутными глазами. Стол гипнозу упорно не поддавался.

- Ань, - прохрипел Пашка, - бульончику, а?

Это было еще одной его коронкой. Похмелюгу ему облегчал не кефир, не кофе, не шипучие таблетки, а горячий бульон, говяжий или куриный. На такой случай в морозилке всегда лежала пара-тройка замороженных порций.

Я молча достала мутную колобашку, сняла пленку, положила в большую бульонную чашку и поставила в микроволновку. Дождалась победного писка и… бросила в чашку трусы.

- Что это? – с недоумением спросил Пашка, когда оригинальный супчик оказался у него под носом.

- Это? – я подошла ближе, наклонилась и сделала вид, что внимательно рассматриваю содержимое. – Дай угадаю. Это, надо думать, трусы твоего стоматолога. И как они только здесь оказались? Загадка природы. Наверно, убежали от хозяйки. Убежало одеяло, улетела простыня, и подушка, как лягушка, ускакала от меня.

Пашка медленно, но верно наливался свекольным багрянцем, догоняя цветом содержимое чашки. Молча наливался – а что тут, собственно, можно сказать? Я тоже молчала. Ждала продолжения. Мне терять было нечего, поскольку потеряно было все. Не в материальном плане, конечно, но об этом я сейчас не думала. Это все потом. Сейчас мы забивали гвоздики в крышку гроба, в котором лежал, сложив руки на груди, наш почивший брак.

- Почему стоматолога? – наконец выжал из себя Пашка.

Глупее вопроса не придумаешь. Потому что гладиолус. Это тебя, Паша, надо спросить почему.

- Ну откуда мне знать, почему твоя баба якобы стоматолог? Наверно, для того, чтобы я не полезла в переписку с доктором, если вдруг суну нос в твой телефон.

- А ты, значит, сунула? – прошипел он.

- Извини, Паша, но левые трусы в твоем бардачке послужили поводом для введения военного положения. И отменили любую прайвеси.

- А с чего вдруг ты роешься в моем бардачке?

- Встречный вопрос: а с чего вдруг ты трахаешь какую-то бабу?

- С чего? – переспросил Пашка. И вдруг взорвался: - Да с того, что ты мне остопиздела, идиотка! Ты в зеркало давно на себя смотрела? Ты вообще не баба, а унылое бревно. Да в тебе хер отморозить можно, рыба фригидная. Резиновую бабу и то интереснее трахать. А любую живую – тем более.

Бульон со странным чмокающим звуком выплеснулся ему в рожу. Трусы попытались повиснуть на носу, но не удержались и шлепнулись на колени. А я жалела только об одном – что не согрела посильнее. До кипения.

Глава 4

Дроздов как-то внезапно протрезвел, видимо, на адреналине, и разразился монологом, впрочем, не слишком внятным. Ораторское мастерство никогда не было его коньком. Доминировали в этом убогом спиче два слова: «сука» и «развод».

Мне стало скучно, и я ушла. Собирать вещи. Хотя бы уже только для того, чтобы не убить его. Возможно, с особой жестокостью. Оставалось лишь порадоваться, что не успела сдать квартиру, которую мне завещала папина сестра тетя Юля. Двушка на Таврической была маленькой и требующей основательного ремонта. Желающих снять ее супердешево и сделать этот самый ремонт не нашлось, и я уже третий месяц собиралась загнать туда бригаду.

Как будто чувствовала, что понадобится самой.

Самое необходимое уместилось в чемодан и две сумки. Остальное решила забрать потом. Если вообще понадобится. Новая жизнь так новая жизнь. Повод избавиться наконец от ненужного хлама. Когда одиннадцать лет назад мы с Пашкой съехались, сняв комнату в коммуналке, мое имущество влезло в одну большую спортивную сумку. И ничего, вполне так были счастливы.

Из «бухой комнаты» доносился заливистый храп: действие адреналина кончилось, Дроздов отрубился.