– Кстати, – добавил он, поправляя рукава, – вам нужно одеться соответственно. Это ресторан высокого уровня. Я позаботился об этом: в шкафу, в спальне есть несколько платьев.  Сегодня утром, пока вас не было, всё доставили и подготовили. Выберите что-нибудь.

Я удивленно посмотрела на него. Предусмотрительный однако.

– Откуда вы знаете мой размер?

– Профессиональная привычка обращать внимание на детали, – ответил он с легкой усмешкой.

В спальне действительно висело несколько дорогих платьев. Черное от DolceGabbana, темно-синее от Armani, серое от Hugo Boss. Все строгие, элегантные, подходящие для деловых встреч. Всё явно новое. И точно моего размера. Я выбрала темно-синее: оно подчеркивало глаза и создавало образ уверенной в себе женщины.

Тут же были и туфли. Две одинаковые коробки из плотного тисненого картона, без опознавательных знаков. Александр позаботился обо всем. Такая точность в деталях лично мне сильно импонировала. Сама такая.

Я открыла первую. Внутри, на шуршащей брендированной бумаге, покоились классические черные кожаные лодочки. Jimmy Choo. Идеальная форма, острый, хищный носок и изящная шпилька сантиметров в девять. Это была не просто обувь. Это было оружие. Заявление о себе. В таких туфлях не ходят – в них наступают. Они созданы для того, чтобы их обладательница смотрела на всех сверху вниз, даже если она одного с ними роста. Это был выбор для открытой, безжалостной войны.

Отставив коробку, взяла вторую. Там лежало нечто совершенно иное. Manolo Blahnik. Легендарные лодочки из бежевой лакированной кожи, цвета утреннего капучино. Каблук был выше и тоньше, почти нереальный в своей хрупкости, но я знала, что их колодка просто само совершенство. Эти туфли не кричали о власти. Они шептали о статусе, об утонченности, о недосягаемости. Это был выбор женщины, чья главная сила не в прямой атаке, а в безупречной стратегии и остром уме.

Я на мгновение задумалась, глядя на обе пары. Черные для того, чтобы сокрушать. Бежевые для того, чтобы обезоруживать интеллектом. Это ведь “просто обед”, нет цели сокрушить, но приятно побеседовать, блеснуть остротой ума с Берсеневым – да.

Выбор был сделан. Я достала из коробки нюдовые «маноло». Они были последним штрихом. Финальной деталью брони.

Ресторан находился в этом же здании, на пятьдесят восьмом этаже. Лифт доставил нас туда за несколько секунд. «Облака» – так назывался этот храм высокой кухни. Дорогой, но сдержанный интерьер в стиле современного минимализма, столики на большом расстоянии друг от друга, приглушенная музыка, панорамные окна с видом на всю Москву. Место, где заключаются многомиллионные сделки, а не устраиваются шоу. Мы сели за столик в углу, откуда был виден весь зал и все подходы.

Официант, безукоризненно вежливый мужчина средних лет, принес меню. Я машинально просматривала названия блюд, но ничего не откладывалось в памяти. Александр заказал за нас обоих, выбрав что-то легкое, но питательное.

Сначала разговор шел исключительно о деле. Спутник излагал свой план дальнейших действий. После медийного удара нужно было бить по самому слабому звену – по Ольге. Он говорил об юридических тонкостях, о том, как правильно подать новые доказательства следователю, чтобы они были безоговорочно приняты и не вызвали процедурных вопросов. Объяснял, как использовать прессу, не нарушая при этом закон о клевете. Я слушала его, восхищаясь его умом, хваткой, способностью видеть всю картину целиком и просчитывать ходы на несколько шагов вперед.

А потом он вдруг замолчал, отложил вилку и посмотрел на меня в упор. В его взгляде было что-то новое – не адвокатская проницательность, а человеческое любопытство.

– Елена Викторовна, можно не по делу? – спросил он, и в его голосе впервые прозвучала неуверенность.

– Смотря о чем? – насторожилась я.

– Почему именно архитектура? – в его синих глазах не было ничего, кроме искреннего интереса. – Вы могли бы заниматься чем угодно. У вас аналитический склад ума, вы стратег, умеете видеть систему целиком. Могли бы стать отличным юристом, консультантом, даже политиком. Почему именно здания?

Вопрос был таким неожиданным, таким личным после часов обсуждения юридических тонкостей, что я на секунду растерялась. Когда мне в последний раз кто-то задавал вопросы о моих мечтах, а не о доказательствах и свидетелях?

– Для меня всё понятно, но как объяснить вам?.. – я мягко улыбнулась, пожав плечами. Задумалась, пытаясь сформулировать то, что мне самой всегда казалось таким очевидным. – Мой отец и дед инженеры. Я выросла среди чертежей, расчетов, разговоров о нагрузках и конструкциях. Для меня это всегда было магией. Брать пустое пространство и наполнять его смыслом, создавать среду, где люди будут жить, работать, любить, растить детей… Строить то, что останется после тебя, что будет служить десятилетиями. Это… настоящее. Созидание. На века.

– Настоящее, – задумчиво повторил он, словно пробуя это слово на вкус. – Интересно.

Я набралась смелости и решила задать встречный вопрос:

– А вы? Ваш отец он ведь совсем другой. Он борется за людей, за справедливость, за правду, как он ее понимает. Рискует собой ради принципов. А вы – за корпорации, за контракты, за деньги. Почему такой выбор?

Берсенев на мгновение отвёл взгляд, посмотрел на огни города за панорамным окном. Его лицо стало жестче, закрытее. Несколько секунд он молчал, и я уже пожалела, что осмелилась проявить своё неуёмное, даже неудобное в этот момент любопытство.

– Потому что я видел, что бывает, когда борешься за людей, – наконец тихо, но отчетливо сказал он. – Мой отец спас десятки чужих семей, судеб, но потерял свою собственную. Он выиграл десятки судебных дел, но проиграл детство собственного сына. И позволил любимой женщине обрести счастье с другим. Я в детстве видел его реже, чем английскую королеву по телевизору.

Он снова посмотрел на меня, и в его глазах была холодная, застарелая боль, боль ребенка, который так и не стал взрослым в этом вопросе.

– Я выбрал правила, цифры и контракты. В них меньше души, но в них нет предательства. Они предсказуемы. Договор есть договор. Оплата поступает в оговоренные сроки. Клиент получает результат. Никого не приходится спасать. И никто не умирает от инфаркта, пытаясь восстановить справедливость в этом несправедливом мире.

В этот момент я увидела за его маской «акулы корпоративного права» и «шикарного международного адвоката» того самого маленького мальчика, ждавшего отца из бесконечных командировок и судебных заседаний. Я поняла природу его цинизма. Это была не врожденная черствость. Это была броня, выкованная годами разочарования.

Наш разговор прервал звонок моего «семейного»