– Да?

– Будьте осторожны.

Ровно через пятнадцать минут я спустилась вниз. У входа стоял тот же черный седан. Водитель, молчаливый мужчина крепкого телосложения, открыл мне дверь. Мы ехали в полной тишине. На одном из крутых поворотов на набережной его пиджак слегка распахнулся, и я увидела на поясе кобуру с рукояткой пистолета. Это заставило меня нервно поёжиться. В мире Берсенева, даже водители был вооружены. Здесь безопасность – это не пустой звук.

В больнице меня почти сразу пропустили в палату. Лев Борисович лежал на высокой кровати, опутанный проводами и трубками. Он был бледен и выглядел непривычно хрупким, но его глаза, когда он открыл их и посмотрел на меня, сияли жаждой жизни и ясным умом.

– Дочка Виктора… – прошептал он. – Пришла…

– Как вы себя чувствуете, Лев Борисович? – мягко спросила я, присаживаясь на стул рядом с кроватью. – Я пришла сказать вам спасибо. И сказать, что ваш сын… он крутой.

Закревский слабо улыбнулся, но в его глазах, кроме гордости за собственного ребёнка, мелькнула боль, не физическая, а душевная.

– Саша… упрямый, как его мать. Но всё-таки приехал, узнав, что мне плохо…

– Я никогда вас не спрашивала о семье. Простите, совсем зачерствела, – невольно вырвалось у меня.

Лев Борисович долго молчал, глядя в потолок. Когда заговорил, голос его был тихим, но полным тяжести прожитых лет.

– И ладно, что не спрашивала, Лена. Всё, что произошло когда-то со мной и моей женой лишний раз обсуждать как-то не хочется… Всё это моя ошибка, главная в жизни, – он с трудом повернул голову ко мне. – Знаешь, я всегда защищал чужих людей от несправедливости. А свою семью… свою семью я не смог защитить от себя самого.

Он закрыл глаза, словно собираясь с силами.

– Моя первая и единственная жена Ирина. Ира Берсенева. Она была… – он на мгновение улыбнулся воспоминанию, – она была самой умной и красивой женщиной, которую я когда-либо встречал. Филолог, переводчик с французского. Могла процитировать наизусть половину Бодлера. А я был молодым идиотом-адвокатом, который думал, что может изменить мир.

Закревский открыл глаза и посмотрел на меня.

– А потом случилось то дело, очередное, но самое долгоиграющее в те мои годы… – он сделал паузу, собираясь с мыслями. – Это был восемьдесят четвертый. Взрыв на химическом заводе в Подмосковье. Погибло семнадцать человек, больше тридцати пострадали. Страшная трагедия.

Рассказчик с трудом сглотнул.

– Партийное руководство и дирекция завода решили найти крайнего. Выбрали главного инженера, Семёна Фролова. Хорошего, честного мужика с тремя детьми. Сказали, что он нарушил технику безопасности, не провел регламентные работы. А на самом деле взрыв произошел из-за экономии на оборудовании. Директор завода годами не выделял средства на ремонт, а план выполнять требовал.

В его голосе появилась знакомая мне стальная нотка, та самая, которую я слышала, когда он говорил о справедливости.

– Фролов попросил меня его защищать. Молодой адвокат против всей номенклатуры области. Дело было политическое – нельзя показать, что система дала сбой. Нужен был козел отпущения. Меня вызывали «на беседы», намекали, что стоит подумать о карьере. А потом начались прямые угрозы.

– И что вы сделали?

– Собрал доказательства. Тайно встретился со свидетелями, рабочими, знавших правду о состоянии оборудования. Ездил на завод, изучал документы, что пытались скрыть. Практически не появлялся дома. Ира была на седьмом месяце беременности, а я пропадал неделями.

Закревский закрыл глаза, погружаясь в болезненные воспоминания.

– В итоге я доказал невиновность Фролова. Но какой ценой… Дело тянулось почти год. Ира ушла от меня, сказала, что не может больше ждать мужа, выбравшего чужую справедливость вместо собственной семьи.

– А я бы вас ждала, – хитро улыбнулась я, на что получила благодарный взгляд. – А что стало с инженером?

– Фролова оправдали. Он потом перебрался в другой город, работал, растил детей. А настоящие виновники: директор и парторг, получили лишь выговоры. Систему не тронули. Но одного честного человека я спас, – он горько усмехнулся. – Правда, потерял при этом собственную семью.

А я думала, что Ира, вероятно, недостаточно сильно любила этого честного мужчину, она хотела, чтобы весь мир вращался вокруг неё, впрочем, чужая душа – потёмки. Не мне судить, потому и начинать не стану.

Закревский помолчал. Я, стараясь скрыть жалость, смотрела, как по его щеке медленно скатилась одинокая слеза.

– Лев Борисович, давайте не будем бередить прошлое, вам нельзя волноваться, – попыталась я остановить его, ругая себя за не вовремя проявленное любопытство, но он медленно качнул головой:

– Я на сильных лекарствах, так что не переживай, ты должна это знать, чтобы понимать природу Александра, так проще будет с ним сработаться… Помню тот вечер, как сейчас. Я пришел домой за полночь, грязный, уставший. Она сидела на кухне, гладила руками живот. Ира посмотрела на меня так осуждающе… и сказала: «Лев, я больше так не могу. Ты женат на своей работе, а я не хочу быть любовницей в твоей собственной жизни».

Он сглотнул, продолжая с трудом:

– Я пытался объяснить, что это временно, что скоро дело закончится. А она только покачала головой: «Нет, Лев. Всегда будет новое дело. Всегда будет кто-то, кому ты нужнее, чем своей семье». И знаешь, что самое страшное? Она была права.

– Что случилось потом? – тихо спросила я.

– Она ушла. На следующий день, пока я был в суде. Забрала свои вещи и уехала к родителям в другой город. Оставила только записку: «Береги себя. И прости меня». Простить ее! – он горько рассмеялся. – Это я должен был просить прощения. Я тогда сильно разозлился и не поехал следом. Гордость, чтоб её!

Старый адвокат с трудом приподнялся на кровати:

– Саше она дала свою фамилию. Это был символический жест, понимаешь? А я… я был так поглощен уже другим, новым захватывающим делом, что понял, что потерял, только пару лет спустя.

– Вы пытались вернуть их?

– Конечно, пытался. Ездил, умолял. Но жена была непреклонна. Сказала, что любит меня, но жить со мной не может. Что не хочет, чтобы Саша рос, видя отца только урывками между делами. А потом… – он тяжело вздохнул, – потом ей предложили работу в Лондоне. Ирина талантливый переводчик, её пригласили в одно издательство. И она уехала. Навсегда.

– А Александр?

– Я навещал его, когда мог. Летал в Лондон, привозил подарки. Но для него я так и остался воскресным папой, которого он видит раз в несколько месяцев. Ира вышла замуж во второй раз, когда Саше было пять. Хороший человек, профессор