— Не привыкла. Полюбила. Стонала под мной, кричала мое имя, умоляла не останавливаться.

Это была правда. Горькая, унизительная правда.

— И теперь, — продолжал он, — носишь ребенка. И не знаешь, от кого.

— Знала бы — сказала.

— Врешь. Ты надеешься, что от Рустама. Чтобы не быть связанной со мной навеки.

Снова правда. Я действительно надеялась.

Джахангир отпустил мои волосы, прошелся по комнате. Как зверь в клетке.

— Значит, так, — сказал он наконец. — Завтра едем к врачу. Делаешь аборт.

Слова ударили меня как молния. Аборт? Убить ребенка?

— Нет, — прошептала я.

— Что «нет»?

— Я не буду делать аборт.

— Будешь. Не нужен мне ребенок с сомнительным отцовством.

— Это мой ребенок!

— НАПЛЕВАТЬ! Это мой дом, ты моя женщина, и ты сделаешь то, что я скажу!

Он схватил меня за плечи, встряхнул.

— Думаешь, я позволю тебе родить ублюдка? Который может оказаться сыном моего врага?

— Рустам не ваш враг! Он ваш сын!

— Был сыном. Теперь он мертв для меня. Он трахал мою женщину, он хочет мою женщину!

В его глазах не было ни сожаления, ни боли. Только холодная решимость.

— Завтра утром едем в клинику, — сказал он. — И никаких споров.

— А если я откажусь?

Джахангир усмехнулся. Улыбка была хуже любых угроз.

— Тогда я привезу сюда врача. И он сделает аборт прямо на этой кровати. Без анестезии.

Кровь превратилась в лед. Он не шутил. Я видела это в его глазах.

— Боже какое же вы жуткое чудовище, — прошептала я.

— Да. И ты это знала, когда позволила мне себя трахать.

— Я не позволяла! Вы меня принуждали!

— В первый раз — да. А потом? Потом ты сама раздвигала ноги.

Правда жгла хуже кислоты. Да, потом я не сопротивлялась. Более того — отвечала на его ласки.

— Это был… это был стокгольмский синдром, — сказала я.

— Называй как хочешь. Факт остается фактом — ты хотела меня.

— Не хотела!

— Хотела. И сейчас хочешь.

Он подошел ко мне, коснулся щеки. Там, где ударил. Прикосновение было неожиданно нежным.

— Ты думаешь, мне приятно заставлять тебя убить ребенка? — спросил он тихо.

— Не знаю. Вам приятно причинять мне боль.

— Не всегда. Иногда я хочу тебя защитить.

— От кого? От себя?

— От этого мира. Он слишком жесток для таких, как ты.

Джахангир сел рядом со мной на кровать. Взял мою руку в свои.

— Людмила, послушай меня. Я не могу позволить тебе родить ребенка неизвестного отцовства. Это подорвет мой авторитет.

— Ваш авторитет важнее жизни ребенка?

— Да.

Простой, честный ответ. Без попыток себя оправдать или украсить.

— В моем мире все строится на уважении, — продолжал он. — А какое уважение к мужчине, чья жена родила ему бастарда?

— А если ребенок от вас?

— Тогда другое дело. Но мы не узнаем этого до рождения.

Он гладил мою руку большим пальцем. Движения были гипнотически спокойными.

— Пойми, — сказал он, — я не хочу тебя мучить. Но выбора нет.

— Есть. Вы можете отпустить меня.

Джахангир рассмеялся. Звук был низким, хищным.

— Отпустить? После всего, что было между нами?

— Да.

— Нет, девочка. Ты моя. И останешься моей навсегда.

Он поцеловал меня в висок.

— Завтра в девять утра будь готова. Поедем к лучшему врачу в городе.

— А если я сбегу?

— Не сбежишь. Я удвою охрану.

— А если все-таки?

Джахангир посмотрел на меня серьезно.

— Тогда я найду твоего брата. И сделаю с ним то, что он никогда не забудет.

Угроза. Всегда угрозы. Всегда Пашка как рычаг давления.

— Вы не человек, — сказала я.

— Человек. Просто без иллюзий о добре и зле.

Он встал, поправил пиджак.

— Отдыхай. Завтра будет тяжелый день.

— Джахангир, — позвала я его, когда он уже дошел до двери. — А если ребенок от Рустама?

Он остановился, не оборачиваясь.

— Что если?

— Это будет ваш внук.

Слова повисли в воздухе как обвинительный приговор. Джахангир медленно повернулся ко мне.

— Что ты сказала?

— Если ребенок от Рустама, то это ваш внук. Ваша кровь.

Лицо его побледнело. В глазах мелькнуло что-то — ужас? Понимание?

— Заткнись, — прошептал он.

— Вы заставляете меня убить вашего внука. Своего единственного внука.

— ЗАТКНИСЬ!

Крик был полон такой боли, что я вздрогнула. Джахангир стоял у двери, сжав кулаки до белых костяшек.

— Не смей… не смей это говорить.

— Но это правда. Ребенок может быть…

— НЕТ! — он подошел ко мне, схватил за горло. — Никакого внука! Никаких кровных связей! Рустам мертв для меня!

Пальцы сжимались, перекрывая дыхание. Но в глазах Джахангира была не ярость — была мука.

— Если… если это его ребенок, — хрипела я, — то вы убиваете единственное, что от него осталось.

Он отпустил меня, отшатнулся как ужаленный.

— Молчи. Просто молчи об этом.

— Но…

— Завтра аборт. И никаких разговоров о… о том, чей это может быть ребенок.

Джахангир быстро вышел из комнаты, хлопнув дверью. А я сидела, потирая горло, и понимала — я попала в самую болевую точку.

Мысль о том, что он может убить собственного внука, терзала его. Но гордость была сильнее отцовских чувств.

Ребенком, которого завтра должна была убить.

Я легла на кровать, положила руки на живот. Там, внутри, билось крошечное сердце. Жизнь, которая только начиналась.

Плакала я долго. Не от боли — от безвыходности. Как объяснить еще не рожденному ребенку, что его мать оказалась слабее обстоятельств?

Некоторые жертвы не искупаются никем. Некоторые жизни обрываются, не успев начаться. И самое страшное — когда ты сам становишься палачом для того, кого должен был защитить.

Завтра я стану убийцей. Убийцей собственного ребенка.

И этого мне никогда не простят ни Бог, ни моя совесть.

Но выбора не было. В мире Джахангира выбора не было никогда.

Только повиновение или смерть. И я уже сделала свой выбор давно, когда поцеловала его ботинки во дворе.

Остальное — только последствия.

_________

Глава 17

Утром я проснулась от тошноты.

Выбежала в ванную, согнулась над унитазом. Желудок сжимался спазмами, выворачивая наизнанку. Но рвать было нечем — вчера после разговора с Джахангиром я так и не смогла ничего съесть.

Сидела на холодном кафеле и гладила живот. Там, под кожей, билось крошечное сердце. Мой ребенок. Может быть, единственный в жизни.

А через несколько часов его убьют.

Слезы катились по щекам сами собой. Я плакала тихо, беззвучно, чтобы не разбудить Джахангира. Последние часы с ребенком должны были принадлежать только нам.

— Прости меня, малыш, — шептала я. — Прости, что не смогла тебя защитить.

В семь утра пришла Лейла с завтраком. Поставила поднос на тумбочку, посмотрела на меня участливо.

— Ешьте,