— Не хочется.

— Надо. Хотя бы немного.

Она подсела ко мне на кровать, взяла мою руку в свои морщинистые ладони.

— Я знаю, что происходит, — сказала она тихо. — Слышала вчера крики господина.

— Лейла…

— Не говорите ничего. Просто знайте — я понимаю.

В ее глазах стояли слезы. Эта пожилая женщина, видевшая за свою жизнь много горя, плакала вместе со мной.

— У меня тоже когда-то… — начала она и замолчала. — Давно это было. В другой жизни.

Она погладила мою руку.

— Аллах все видит, ханум. Все помнит. И все воздает по заслугам.

Лейла ушла, а я осталась с завтраком, который не могла проглотить. С мыслями, которые разрывали голову. С ребенком, которого через час заберут у меня навсегда.

В восемь утра вошел Джахангир. Одетый, выбритый, готовый к поездке в клинику. Лицо было каменным, но глаза… в глазах плескалась боль.

— Готова? — спросил он.

— Нет.

— Время не ждет.

— Джахангир, пожалуйста… — я встала с кровати, подошла к нему. — Дайте мне родить. Я буду делать все, что вы скажете. Все. Но не убивайте его.

— Мы уже говорили об этом.

— Говорили. Но не обо всем.

Я взяла его руку, положила себе на живот.

— Чувствуете? Там бьется сердце. Сердце вашего сына. Или сердце вашего внука.

Джахангир дернул руку, как от ожога.

— Хватит.

— Не хватит! Вы убиваете ребенка! Может быть, своего ребенка!

— ИЛИ УБЛЮДКА МОЕГО ВРАГА!

Крик эхом отозвался в комнате. Джахангир стоял передо мной, тяжело дыша, сжав кулаки.

— Я не могу рисковать, — сказал он тише. — Не могу позволить родиться ребенку, который может оказаться…

— Вашим внуком, — закончила я. — Единственным наследником после сына.

— РУСТАМА ДЛЯ МЕНЯ НЕТ! — снова крик. — Нет сына, нет внука, нет прошлого! Есть только то, что происходит сейчас!

В его голосе слышалась такая боль, что сердце сжалось. Этот мужчина разрывался между гордостью и любовью к отвергнутому для него сыну.

— Одевайся, — сказал он, отворачиваясь. — Машина ждет.

Я оделась молча. Черное платье — как на похороны. Потому что сегодня хоронили моего ребенка.

Мы ехали в клинику в тишине. Джахангир смотрел в окно, я — на свои руки. Между нами лежала невидимая стена из боли и непонимания.

— После процедуры поедем домой, — сказал он, когда мы остановились у светофора. — Отдохнешь несколько дней.

— А потом?

— Потом жизнь продолжится.

Жизнь. Без ребенка, без надежды, без частички себя, которую я должна была убить сегодня.

— Джахангир, — прошептала я. — А если я не смогу больше забеременеть? После… после этого?

Он посмотрел на меня. В глазах мелькнуло что-то похожее на страх.

— Сможешь.

— А если нет?

— Тогда… тогда увидим.

Клиника была дорогой, престижной. Белые стены, тишина, запах антисептика. Место, где убивают детей за деньги и называют это медицинской помощью.

Нас встретил врач — мужчина лет пятидесяти с усталыми глазами. Таких глаз у людей, которые видели слишком много чужой боли.

— Господин, — он пожал руку Джахангиру. — Все готово.

— Хорошо.

— Молодая женщина, — врач повернулся ко мне, — вы понимаете, что происходит?

— Понимаю, — прошептала я.

— У вас есть вопросы?

Да. Миллион вопросов. Почему мир так жесток? Почему нельзя просто любить и быть любимой? Почему дети становятся разменной монетой в играх взрослых?

— Нет вопросов, — сказала я.

— Тогда проходите в палату. Медсестра подготовит вас к процедуре.

Медсестра была молодой, с добрыми глазами. Помогла мне переодеться в больничную рубашку, измерила давление.

— Волнуетесь? — спросила она.

— Да.

— Это нормально. Процедура несложная, быстрая.

Быстрая. Несколько минут — и нет ребенка. Как просто убить жизнь.

— А больно будет? — спросила я.

— Немного после. Но мы дадим обезболивающее.

Обезболивающее для тела. А для души что дадут?

Меня повели в операционную. Белая комната, яркий свет, металлические инструменты. Джахангир остался в коридоре — мужчинам не место при убийстве детей.

— Ложитесь на стол, — сказал врач.

Я легла. Холодный металл пронизывал спину насквозь. Медсестра приготовила шприц с анестезией.

— Сейчас будет укол, — предупредила она.

Иголка вошла в вену. Жидкость потекла по сосудам, неся забвение и смерть.

— Считайте до десяти, — сказал врач.

Один. Прости меня, малыш.

Два. Мама не даст тебя в обиду.

Три. Мама будет защищать тебя.

Четыре…

— НЕТ! — закричала я, срывая иглу из вены.

Кровь брызнула на белую простыню. Врач отскочил, медсестра вскрикнула.

— Я не дам вам убить моего ребенка!

Я соскочила со стола, схватила скальпель с инструментального столика. Металл холодно блеснул в свете ламп.

— Стойте! — крикнул врач. — Положите инструмент!

— Уходите! — я прижала лезвие к своему горлу. — УХОДИТЕ ВСЕ!

— Девушка, успокойтесь…

— Если не будет ребенка, не будет и меня! — кричала я, чувствуя, как скальпель режет кожу. — Понимаете? НЕ БУДЕТ МЕНЯ!

Медсестра побежала к двери.

— Зовите охрану! Быстро!

— НЕ СМЕЙТЕ! — я сделала шаг к врачу, и он попятился. — Все уходят! Сейчас же!

— Мы не можем оставить вас одну…

— УХОДИТЕ, МАТЬ ВАШУ!

Врач и медсестра выбежали из операционной. А я осталась одна, прижимая скальпель к горлу и чувствуя, как теплая кровь стекает по шее.

Через минуту в дверях появился Джахангир. Лицо белое, глаза расширены от ужаса.

— Людмила, что ты делаешь?

— Защищаю своего ребенка.

— Опусти скальпель.

— Не опущу. Вы хотите убить его — убейте сначала меня.

Джахангир медленно вошел в операционную, закрыл дверь.

— Послушай меня…

— НЕТ! Ты будешь слушать меня! — кричала я, не убирая лезвие от горла. — Я рожу этого ребенка! Слышите? РОЖУ!

— Хорошо, — сказал он тихо. — Хорошо, родишь.

— Врете!

— Не вру. Опусти нож, и мы поговорим.

— Сначала поговорим, потом опущу.

Джахангир сел на стул, посмотрел на меня внимательно.

— Что ты хочешь?

— Хочу родить ребенка. Живого и здорового.

— А если он от Рустама?

— Тогда… — я сглотнула кровь. — Тогда отдам его Рустаму и Амине.

Джахангир вздрогнул.

— Что?

— Вы слышали. Если ребенок от Рустама, он будет жить со своим отцом и бабушкой.

— Ты отдашь своего ребенка?

— Лучше живой ребенок у них, чем мертвый здесь.

В глазах Джахангира мелькнула боль.

— А если от меня?

— Тогда останется со мной. И с вами.

Он молчал долго. Обдумывал мои слова, взвешивал варианты.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Согласен.

— Поклянитесь.

— Что?

— Поклянитесь на том, что вам дорого. Что не тронете ребенка.

Джахангир встал, подошел ко мне.

— Клянусь памятью своего отца, — сказал он торжественно. — Твой ребенок будет жить.

— И если он от Рустама?

— Если от Рустама — отдам им. Как договорились.

Только тогда я опустила скальпель. Руки тряслись так, что инструмент упал на пол со звоном.

Джахангир поймал меня, когда я начала падать. Прижал к груди, гладил волосы.

— Все хорошо, — шептал он. — Все хорошо, малыш цел.

— Вы правда не