Он крепче берёт меня за плечи, заставляя посмотреть ему в глаза. — Мне абсолютно всё равно, что говорят о тебе другие. Они тебя не знают. А я — знаю.

Я опускаю голову, чувствуя, как подступают слёзы. Он такой сильный. А я... — Я бы тоже хотела научиться не обращать внимания на слова людей. Но у меня не получается. И Алёне ещё в школу ходить. Как к ней там будут относиться, если про её мать будут такое говорить?

Артём убирает одну руку, опускает её в карман джинсов и... достаёт оттуда тонкое, изящное колечко с небольшим камешком, который переливается в свете кухонной лампы.

У меня перехватывает дыхание. Я не могу оторвать взгляд от этого кольца, потом перевожу его на Артёма.

Он смотрит на меня так серьёзно, так глубоко.

— Как думаешь, — говорит он тихо, — а если вот это у тебя будет на пальце, разговоры прекратятся?

Я просто смотрю на него, не в силах вымолвить ни слова. Сердце стучит где-то в висках.

— Выходи за меня, — говорит он. — Я буду хорошим мужем тебе, Вероника. Ты же знаешь. Больше никто не посмеет сказать про тебя ни одного плохого слова. Потому что ты будешь моей женой. Официально. И точка.

Я продолжаю молчать, глядя то на кольцо, то в его глаза.

Выходи за меня.

Самое желанное, что я хотела бы услышать. И самое страшное одновременно. Потому что это навсегда. Потому что это ответственно. Потому что... потому что я его люблю. Да, люблю. И от этого признания самой себе становится и радостно, и невыносимо страшно.

Глава 26

Я смотрю на кольцо, потом в его глаза. В горле стоит ком, а по щекам текут предательские слёзы. Я не могу сдержать дрожь, когда выдыхаю:

— Да.

Этот тихий звук меняет всё. Артём замирает на секунду, а потом его лицо озаряет такая улыбка, от которой становится тепло даже в самый холодный день. Он медленно, почти с благоговением, надевает кольцо на мой палец. Оно сидит идеально, будто всегда должно было быть там.

Я поднимаю руку, разглядывая его, и снова смотрю на Артёма.

— Я просто... не понимаю, — шепчу я, смахивая слёзы. — Зачем я тебе? Ты ведь мог найти кого угодно. Девушку... без такого багажа. Без проблем. Без ребёнка на руках и вечно недовольной матери. Всё было бы проще.

Он мягко притягивает меня к себе, обнимая так крепко, что, кажется, хочет защитить от всего мира. Его губы касаются моих волос, когда он отвечает, и я чувствую вибрацию его голоса у себя в самой груди:

— А я, оказывается, трудности люблю. Иначе жить неинтересно. — Он отстраняется ровно настолько, чтобы посмотреть мне в глаза, и его взгляд полон такой нежности, что я снова готова расплакаться. — Ты — моя сложная, особенная, самая лучшая задача. И я хочу потратить всю жизнь, чтобы её решить. Вместе с тобой. И с нашей дочкой.

Он целует меня. Это уже не страстный, жадный поцелуй, а какой-то... обетованный. Тихое, твёрдое обещание. Обещание дома. Семьи. Будущего.

Когда мы, наконец, разъединяемся, я, запыхавшаяся, прижимаюсь лбом к его груди.

— Мама... — начинаю я, но он меня останавливает.

— С мамой разберёмся. Вместе. Я не оставлю тебя одну с этим. Купим ей дом. Она там будет жить одна в своё удовольствие. А вы будете жить со здесь. Или может тоже дом купить, если захочешь.

Я смотрю на Артёма и не могу понять, за что мне такое счастье досталось. Наверно за все прошлые неудачи.

На кухню влетает Алёнка и замирает на месте, видя нас.

— Вы помирились? — спрашивает с надеждой.

— А мы и не ссорились, — отвечает Артём, разворачиваясь к ней. — Что ты хотела, Алён?

Артём забирает её с кухни, подхватывает на руки и уносит в зал, а перед тем как выйти из кухни бросает взгляд на меня. И я немного теряюсь. Вообще, всё это кажется каким-то сном. И ощущение, что скоро проснусь, а там окажется та самая реальность. Страшная, беспощадная. Где мы с мамой живём в старом доме.

А может, и жили бы до сих пор, если бы она меня слушала. Дому требовался ремонт уже давно. Но мама ни в какую не хотела менять проводку, считала, что это глупости.

А эти глупости обернулись замыканием и пожаром. Ужасное событие.

Но не случись его, я бы не встретила Артёма. Значит, не такое уж оно и ужасное.

Как же всё это сложно. Да вся наша жизнь сложная. Я часто думаю о том, почему меня мама не любила, как другие мамы любят своих детей? Почему она считала, что я должна делать только то, что она скажет?

Многое можно списать на характер, но это работает, только когда человек молод. Взрослый же человек уже имеет опыт и знания. Умеет анализировать и должен понимать и что, если его мировоззрение не совпадает с большинством, значит, он может быть неправильным и требует пересмотрения.

Это в идеале.

Но чаще всего я видела, что вместо того, чтобы набираться опыта, становиться мудрее многие люди застревают в каких-то своих травмах, не пытаясь с ними разобраться.

Какая травма была у моей мамы? Я не знала.

Она мало рассказывала о себе и своём детстве, но я была уверена, что вся её злоба шла оттуда. Получается это как цепная реакция. Бабушка воспитала такой маму, мама воспитала меня. А я получается, так же должна была воспитывать Алёну. В строгости, и с постоянными запретами. Но я для себя решила, что на мне всё остановится. Не хочу продолжать цепную реакцию злобы. Моя девочка вырастет счастливой. А маме придётся смириться с одиночеством, раз она не смогла побороть свою ненависть. Да и вряд ли она пыталась.

С такими мыслями я домываю посуду, потом иду мыть Алёну и укладывать спать. Мы читаем книгу вместе с ней. Вернее, она пытается читать, а я просто слушаю и подсказываю. Опять же погружаясь в воспоминания.

Когда я училась читать, за каждую ошибку получала подзатыльник. И фразу «ты что тупая?»

Обидно было сильно. Хотелось плакать, но я знал, что за слёзы мама вообще может обозвать меня плаксой и уйти. И я снова и снова читала, чтобы сделать всё идеально. Идеально прочитать, идеально заправить кровать, без складочек и морщин на покрывале, идеально учиться, идеально убираться.

— Ой, мама, какое красивое у тебя кольцо, — восхищается Алёна, разглядывая мою руку.

— Угу, — отзываюсь я. — Красивое. Самой нравится.

— Это папа