«Брехня — без меня коллектив только вздохнёт с облегчением», — подумала я, а Вадик вдруг резко сменил тему:

— Аленький, ты хоть когда-нибудь меня простишь?

Знал бы он, сколько раз я задавала себе этот же вопрос, и каждый раз спотыкалась о другой: «А что потом?»

А известно что — горбатого только могила исправит.

Хотя, если ориентироваться на Рябинина-старшего, то, возможно, есть надежда, что младший когда-нибудь остепенится. Пал Ильич тоже женился в восемнадцать и немало нагрешил по молодости. Он и Айку заделал, будучи женатым на Вадькиной матери. Но какое мне от этого утешение? Разве что дождаться, когда моему бывшему стукнет сороковник? А там и член поникнет, как подстреленный кавалерист…

Так и не дождавшись моего ответа, Вадик решил продолжить:

— Я ведь и сам знаю, что был идиотом…

— Я тоже знаю, что была с идиотом.

— И что теперь? Считаешь, человек не имеет права на искупление? Саш, ну сама согласись, что в восемнадцать видишь всё по-другому и не ценишь по-настоящему важное. Это же с опытом приходит, а опыт — с годами…

— Или с гАдами.

— Да что ж ты всё время кусаешься, а? Я ведь давно признал, что виноват. Может, и к лучшему, что ты тогда меня не простила, зато у меня было достаточно времени на осознание. Саш, я не верю… не хочу верить, что между нами всё. Да, мы с тобой отлично научились создавать себе проблемы, но отчего бы не попытаться создать что-то хорошее — одно на двоих… м-м? Это же в наших руках.

— Тебе текст папа придумал или личный психолог? Я слышала, что у вас, америкосов, непременно должен быть личный мозгоправ.

— Да куда уж тем психологам против наших русских тараканов! И, нет, Саш, это мой текст… я, кстати, пять лет его репетировал в разных вариациях… а сказал вот совсем по-другому. Но зато от души. И ещё скажу, — он подался вперёд, а я невольно вжалась в стену. — Саш, ты только сейчас не кусайся, ладно? Знаешь, я часто представляю, какими будут наши дети. А ведь у нас с тобой тоже не исключены двойняшки, правда? А прикинь, они же вполне могут быть похожими на Айку, если будут девочки. Я слышал, азиатские гены — очень сильные, хотя глядя на нас с отцом, и не скажешь, да? Но, если честно, мне бы хотелось мелких рыжиков.

И каждое слово будто хлыстом по израненному сердцу. Не верю… ни единому слову не верю, а душа бьётся в истерическом припадке по ускользающим мечтам. Хорошо, что я сижу в темноте, и Рябинин не видит, как мои глаза наполняются слезами. Зато мне в свете уличного фонаря хорошо видно его лицо. И лучше бы не видеть…

Мысленно я уже срываюсь с места и, торопливо избавив ЕГО от одежды, прижимаюсь к обнажённому телу… и шепчу: «Да пропади оно всё!.. Пусть только сейчас, но МОЙ!»… без оглядки, без гордости, без ума…

— Аленький, — Вадик возвращает меня в реальность, где мы — давно чужие друг другу.

— Уходи, Вадим, — мой голос звучит ровно и равнодушно, и на это уходят последние крохи сил. — Выйди отсюда.

Что в его глазах? Удивление? Ярость? Грусть? Я не знаю, потому что он больше не смотрит на меня, а молча встаёт и покидает спальню. А я до крови кусаю губы, сдерживая рыдания и свой порыв — бежать за ним следом… бегом, ползком…

Помню, Стешка говорила, что после слёз непременно должно прийти счастье. Как радуга после дождя. Но пришёл хуэвес*.

*(От автора: Хуэвес (jueves) — четверг по-испански.)

Глава 15

Четверг

Когда-то, выходя замуж за Вадима, я думала, что быть счастливее уже невозможно. Я любила его настолько сильно, что моё бедное сердце просто чудом не лопнуло от неутихающей бури эмоций. Сперва от эйфории, а потом — от боли.

Но я выжила. А заняв кресло Рябинина-старшего, снова почувствовала себя почти счастливой. Молодая, красивая, успешная!.. Не хватало лишь того ощущения полёта, когда знаешь, что ты любима… что для кого-то ты — центр вселенной. Но, выбрав Гора, я снова ошиблась. В его тёмной и мрачной вселенной слишком холодно, и ей никогда не стать моей надёжной гаванью.

Как же так вышло, что всё, обещающее сделать меня счастливой, расшатало мою нервную систему до состояния «взрывоопасно»?..

Всю ночь я прокрутилась с боку на бок, потеряла литр слёз, выкурила полпачки сигарет и пришла к выводу, что необходимо срочно избавиться от всех раздражителей. Осталось потерпеть всего два дня. С этой мыслью я решительно вытерла мокрые щёки и уже под утро от усталости провалилась в сон. Откуда меня почти сразу безжалостно выдернули.

Так начался мой хуэвес.

А всё Айка — ей пришло в голову, что я уже достаточно хорошо себя чувствую, чтобы посвятить свой день двум маленьким кровопийцам. И, вручив мне детей, она с лёгким сердцем умчалась на свои работы.

— Так, мелюзга, а что у нас с вами на завтрак? — радостно пропела я, и две пары глаз, чёрные и серые, с восторгом и предвкушением уставились на меня.

И сразу стало ясно, что на завтрак, обед и полдник у них — мои нервные клетки.

И вроде далеко не в первый раз я в роли няньки, но сегодняшний день дался как-то особенно сложно. Правда, есть и плюс — страдать по мужикам совершенно некогда. В итоге к вечеру я отупела, оглохла, похудела килограммов на тридцать и почувствовала себя совершенно больной и старой. И если умный и благородный Пушок всячески старался мне помочь, то долбоёб Август (это второй наш кобель) с радостным азартом потворствовал всем шалостям малышни и усугублял беспорядок.

И как с этим чокнутым зоопарком справляется Айка? А Стешка, когда жила с нами, ещё успевала готовить и чистоту наводить. Одна я здесь неудельная. Всё же зря я отговаривала Айку от детского садика (племяшек было жалко), а вот сейчас думаю, что это просто чудесное учреждение, и пора бы уже наших девчонок запускать в большой коллектив.

Моим спасением стал Кирилл.

Домой он вернулся первым и…

— Всё, малышня, к вам свежая лошадка прискакала, а уже объезженная кляча поковыляла в стойло, — бросила я, и пока пищащие Кирюшки гроздьями повисли на папе, опрометью сбежала в свою комнату.

И в этот момент особенно остро стало жаль профуканную квартиру. Но теперь-то что? Хотя если