Но Римма была на своей территории и в полных своих правах, и отступать от этих прав не собиралась. Особенно после того что случилось в котельной.

Но то в котельной. А то дома. Посмотрим, кто здесь кого!

И потом — неплохо было разрядиться. В самый раз. И повод подходящий. Ничего особенно, а орать можно сколько угодно. Потом же легче мириться.

— Валяешься на диване день! — еще громче закричала Римма. — Трудно задницу оторвать? Вся ванная провоняла, от обеда, наверное, лежит.

— Плевать мне, что там лежит! Тебе воняет — возьми и убери. Приходят тут и начинают строить…

— Я на работе была! — закричала Римма. — Когда мне было убирать? А ты день провалялся.

— У меня выходной! — рывком занимая сидячее положение, заорал в ответ Толик. — Хочу и валяюсь. Не твое дело. Имею право. Не то что некоторые!

— Кто это — некоторые? — возмутилась Римма. — Когда это я валялась?

Упрек в самом деле был незаслуженный: она была работница неутомимая, и Толик это знал.

Но в следующую минуту все прояснилось.

— А вон за стеной сынок твой. Он что там днями делает? Чего ты с него не спросишь?

— А что ты на него переводишь? — не растерялась Римма. — Он там занимается, у него сессия. Он, может, и не видел даже…

— Все он видел! — перебил, свирепея, Толик. — Но его ж не заставишь ничего делать! Сама разбаловала дармоеда, а ко мне ругаться бежишь.

— Почему это дармоеда? — опешила Римма. — Он учится!

— Учится? Знаю я, как он учится. В игры там свои днями играет. А на работу не устраивается!

— Ты же знаешь, он найти не может… — пробовала защитить сына Римма.

Но Толик разогнался — не остановить.

— Не может! — вскакивая с дивана, крикнул он. — Если бы искал, давно нашел. А он дома сидит и ничего не делает. А покупает самое дорогое — за мои деньги!

Толик швырнул Римме упаковку от кассетной бритвы.

— Вот, смотри! Сколько это стоит?

Римма знала, сколько это стоит. Это была очень дорогая бритва, последней модели. У Сашки была нежная кожа, и он выпросил денег на дорогую бритву. Ну да, баловала его Римма, а как она могла не баловать? Сын же.

— Ты где это нашел? — спросила она спокойно, пытаясь снизить накал разговора.

Сама уже была не рада, что начала. Но не начала бы она, Толик бы начал. Не зря эту упаковку держал под рукой и за Тишкой не убрал, готовился.

— В ведре, где! — выкрикнул Толик.

Римма поняла. Сашка сглупил. Выкинул упаковку и не содрал ценник. Поленился или не доглядел. А Толик увидел случайно, должно быть, и взвился. И как еще взвился — не унять.

— Я себе покупаю кассеты самые дешевые, — продолжал он. — А он — вон какие! В десять раз моих дороже. На какие шиши? На мои. И шмотки у него будь здоров, а он уже год нигде не работает!

— Но это он еще покупал, когда работал, — не замечая, что стала оправдываться, заметила Римма.

— Не надо! — крикнул Толик. — Ботинки зимние в начале зимы купили — работал он? Ага, работал. Дома сидел, ничего не делал. А за ботинки тоже, небось, отвалили, как за станок этот.

Дался ему этот станок. Хотя да, ботинки были кожаные, немецкие, не покупать же дешевку парню. Он с друзьями, девушками гуляет, что ему китайскую клеенку носить? Но Толику этого не объяснить, и потому у Риммы с Сашкой давно был уговор — держать стоимость вещей от отца в тайне. Для общего спокойствия.

Не удержали. Сашка, Сашка… Балбес.

Слушает их разговор? Или сидит в наушниках и ничего не слышит? Как бы не прибежал — не надо этого. Сами разберутся.

— На ботинки бабушка ему дала, — соврала Римма. — И я немного добавила. Старые у него совсем развалились.

— Ничего, походил бы в старых! — не поверил Толик ни первой лжи, ни второй. — Быстрее работу нашел бы.

От, заколодило. Он и раньше про работу эту бубнил, но как-то спокойнее. Советовал что-то сыну, вникал в его проблемы: да, попробуй, найти хорошую работу молодому человеку, без образования и связей!

А тут как с цепи сорвался. И видно — не уступит.

Дурацкий ценник.

Но чего он кричит на нее? Она там вкалывала, как проклятая, мерзла, через деревню одна тащилась, а он тут, належавшись на диване, из-за какой-то ерунды орет, как резаный. Карась!

— А чего ты про Сашку начал! — закричала Римма, снова ощутив приступ гнева, и оттолкнувшись от него, как от твердого, вовремя нащупанного дна, добавила: — Я тебе про кота говорила. И нечего тут виноватых искать!

— Иди-ка ты со своим котом! — заорал, багровея, Толик.

— Сам иди! — не осталась в долгу Римма. — Дурак!

Толик стоял перед ней, приземистый, круглый, шире прохода в дверь, с раздутыми, как жабры, щеками, и она ненавидела его так, что готова была вцепиться в эти щеки и таскать их из стороны в стороны, пока не оторвутся.

— Кто дурак? — вдохнул полную грудь воздуха Толик, становясь от этого еще больше.

В глазах его загорелось страшное, какая-то неведомая до того решимость, отчаянность последнего шага, и Римма вдруг ощутила словно удар раскаленного шила — от живота вверх, к сердцу и нижней челюсти. Горло онемело, и, показалось, отнялись руки.

Знает?!

Неужели знает и сейчас скажет?

— Сама ты дура! — зарычал Толик с подвизгом. — Нашли себе тут ишака и едут оба на нем.

«Не знает, — поняла Римма, мгновенно твердея. — Ничего не знает…»

Сколько лет уже терзал ее этот вопрос: знает муж про них с Валерой или нет? Да, ему доносили доброжелатели, еще давно, сразу, как только все началось. И был у нее с Толиком разговор. Но тогда Римма с легкостью развеяла его сомнения, еще и посмеялись вместе. Толик Валеру знал давно, тот, бывало, заходил в гости. На шашлыки ездили. Даже с ремонтом как-то помог. Толик присматривался к нему, ревновал втихую, но не верил.

На том Римма и стояла. Подозревает, но не верит. Ничего, то есть, не знает.

И привыкла к этой мысли, и страх разоблачения едва копошился в глубинах ее сознания, как нечто, серьезной опасности не несущее.

Но иногда прошибало: а вдруг?

Толик, даром что разъелся и обдиванился, был мужик как мужик. По молодости, когда еще выпивал с друзьями крепко, мог и подраться во дворе — до кровавой юшки. И силы в нем хватало — Римму вскидывал на руках, как перышко. И характер мог показать: на работе его