– Нелепо то, что ты больше не целуешь меня.

– Мне нужна минута, – прорычала Макс, оценивая новые активы. – Ты слишком долго не допускал меня к своему телу. – Она пробежала пальцами по равнине живота, по плато груди – пейзажу, который и не мечтала посетить, не говоря уже о том, чтобы вернуться к нему. – Слишком долго.

Он отвернулся, то ли стесняясь, то ли скромничая, то ли просто не понимая, какой эффект производит на нее его тщательно проработанное тело. Она не обратила на это внимания.

– Это просто для того, чтобы ты выглядел большим и страшным? – поддразнила она, покрывая поцелуями дорожку от пупка до края джинсов. – Чтобы все дважды думали, прежде чем тронуть фиксера Барбарани?

– Нет, – проворчал он. – Мне нравится поднимать тяжести.

– Такое никому не может нравиться.

– Это ради безопасности остальных. И хорошо для разрядки. Можно избавиться от раздражения.

– Для разрядки есть и другие способы. – Ее пальцы прошлись по пуговицам, подрагивая на каждой, словно тело под ними разбрасывало тысячи электрических искр.

– Макс. – Он накрыл ее руку своей, не давая ей двигаться дальше. – Подожди… Я не хочу, чтобы все было как в грязной комнате.

Она отстранилась, и ее кружевной топ сполз вниз. Он уставился на то, что открылось, не в силах оторваться.

– Тогда все закончилось слишком быстро. Я не хочу торопиться. И если ты… Я не смогу себя контролировать.

– Я не хочу, чтобы ты себя контролировал. Только не со мной.

Он притянул ее к себе, и колкая, грубая щетина – он не брился с вечера гала-шоу – обожгла губы так же, как соль с ободка бокала «Маргариты».

Она вздохнула и обвела взглядом круглый красный след на бицепсе.

– Гангстерская война?

– Собака укусила. – Он поцеловал ее грудь. – Девять лет назад. Зачем тебе татуировки? – Его взгляд остановился на розе у нее на руке.

– А почему у тебя их нет? – вопросом на вопрос ответила она.

– Не люблю иголки. – Он держал ее на расстоянии вытянутой руки, любуясь видом, и его лицо выражало такое восхищение, что у нее закружилась голова.

– Я думала, что они заставят людей оставить меня в покое, – сказала она. – Думала, что они станут клеткой, в которой я смогу спрятаться после смерти родителей. Моя мама всегда говорила, что татуировки делают люди, которые сидели в тюрьме, или те, которые надеются хотя бы так себя украсить, так что я сделала это отчасти назло ей – за то, что она умерла.

– Ты здорово облажалась, Конрад, – прошептал он, оставляя на ее плече дорожку огненных поцелуев. – С ними ты стала чертовски неотразимой.

– Ну ты-то сопротивлялся неплохо.

Он уловил в ее голосе нотку неуверенности и, зарычав, перекатился и подмял ее под себя.

– Ты понятия не имеешь, сколько раз мне пришлось принимать холодный душ. И если бы после нашего падения со шпалеры ты полежала на мне еще немного, то поняла бы, как сильно я тебя хочу.

Она поводила бедрами, и тепло разлилось по низу живота, желание вспыхнуло в крови, и животная потребность прикоснуться к нему, обладать им, держать его здесь, рядом с собой, захлестнула ее с новой силой.

Раньше они не позволяли себе желать друг друга.

Его пальцы скользнули в нее, вызвав взрыв жара и наслаждения. Она выгнулась дугой, прижимаясь к дивану всем телом, пока он отвечал на каждую ее безмолвную просьбу.

– На кровать, – прохрипел он, впиваясь зубами в ее шею и прибавляя темп. Она была звездой, распираемой раскаленным давлением изнутри и готовой взорваться в конце своей жизни.

– На диване,– пробормотала она, задыхаясь.

Он не остановился и не сбавил темп, даже когда она превратилась под ним в свет, тепло и искрящуюся энергию.

– Мы сделаем все правильно, – прошептал он. – Никакой грязной комнаты, никакой кухонной скамейки, никакого дивана.

– Не смей останавливаться. – Она потянулась к джинсам, не став возиться с молнией, которая, казалось, вот-вот разойдется. Она взяла его в руку, и пальцы затрепетали от его пульсирующего жара.

– Макс. – Она пожалела, что не может записать этот звук – свое имя, произнесенное с последним напряжением, когда оба соскальзывают с обрыва. Ее пальцы пробежали вверх и вниз, лишая его последней возможности что-то контролировать.

– Мне все равно, Грейсон. Мне все равно, где мы находимся. Я просто хочу тебя и не отпущу, если ты не…

Он подхватил ее снизу, встал и, удерживая на весу, прорычал:

– Ты никогда не слушаешь.

– Пусть лучше твоя кровать будет гребаным кофейным столиком, или я…

Он заглушил ее слабый протест, и два языка вступили в спор, к победе в котором никто не стремился и который мог продолжаться вечно.

Кровать стояла в комнате, куда она старалась не заглядывать, чтобы не очеловечить злобного зверя, запершего ее в своем коттедже.

Макс упала на матрас и, прежде чем она успела осознать, что больше не находится в вертикальном положении, Грей стянул с нее шорты и трусики. Земля могла бы остановиться или пойти в другую сторону, и Макс бы не заметила, потому что он целовал ее бедра, помечая ее огненным клеймом и приближаясь к развилке.

– Я люблю тебя, – повторил он. – Это бессмысленно, но я люблю тебя.

В этот момент она поняла, что если бы его сердце не было разбито секретом Фрэнки и Джованни, то, возможно, оно не подстроилось бы к ее зазубренному и надтреснутому сердцу. Их разбитые края соединились так, как не соединились бы, будь они целыми.

– Я тоже тебя люблю, – сказала она, запустив пальцы в его волосы, и ее сердце разломилось, разлетелось на осколки, но при этом продолжало биться сильнее, чем когда-либо.

Пока он доставал презерватив, она наблюдала за Грейсоном Хоуком, целиком и полностью принадлежащим ей, и наслаждалась им как дорогим вином, пробовать которое ей до сих пор запрещали.

– Не пойми меня неправильно, – сказал он, глядя на нее, – я все еще хочу трахнуть тебя на кухонной скамейке. Но я также хочу этого.

Он опустился на колени между ее ног, словно склоняясь перед алтарем, раздвинул бедра и шершавыми большими пальцами очертил по кругу на каждом.

– Ты хочешь этого, Макс?

Она уловила в его голосе нотку неуверенности.

Хочешь ли ты прожить жизнь здесь, со мной?

– Когда же ты, – сказала она, – перестанешь задавать глупые вопросы, на которые уже знаешь ответ?

Уголок его рта дернулся, как будто луч света нашел щель в темных шторах. Она знала, что может вызвать солнце, что это ей по силам.

На этот раз