Итан выдохнул.

– Что ты скажешь Мастерсу?

– Правду. Ты ведь моя семья, и я нужна своей семье. Но ты тоже должен кое-что для меня сделать.

– Что?

– Проведи меня в кабинет Линча.

– За каким чертом?

– Файлы. Мне нужно посмотреть на студенческие дела. Олли не должен узнать.

Итан шокированно рассмеялся.

– То есть, погоди-ка, ты не станешь врать ему о том, что мы сегодня с тобой уснем в одной кровати, но промолчишь, что залезешь в кабинет Линча? Ты рассказала ему о том, что я касался тебе везде, где только мог? Понимает ли Мастерс, что ты моя настолько же, насколько и его?

– Вот и разница между тобой и Олли. В глазах Олли никто никому не принадлежит.

Итан почесал щеку.

– Я не в этом смысле, ты ведь понимаешь. – Между нами повисла тишина, а потом Итан улыбнулся, как улыбался очень редко. – Так что, договорились?

– Это не договор. Никаких договоров. Мне нужно знать, что ты прикроешь меня, когда я буду в тебе нуждаться. А ты знай, что я всегда готова помочь тебе, – пояснила я.

– Хорошо.

– Хорошо.

И вот так все между нами стало как прежде.

– Увидимся вечером? – спросил Итан, и улыбка его расслабилась.

– Да. – Я обняла его за талию. – Увидимся вечером.

Он поцеловал меня в лоб, и мы вышли из класса… прямо навстречу Олли, который ждал снаружи. Но на этот раз рядом с ним стояла Мэдди, и они о чем-то жарко спорили. Он поймал мой взгляд и выпрямился, когда заметил рядом со мной Итана.

– Пошли, милая, – пробормотал Олли, закинув руку мне на плечо.

Мэдди вскинула руки в воздух, ей явно не нравилось, на чем закончился их разговор.

– Вот и все, так?

Олли бездумно продолжил путь.

– Что у вас там случилось? – спросила я.

– В приемнике повесился знакомый парень. Мы с ним тусили в лето до твоего появления. Я не видел его с тех пор, но Мэдди с ним сблизилась. Она пыталась поговорить со мной, убеждала, что он бы так ни за что не поступил. – Слова его звучали как-то не так.

Когда Олли говорил о смерти, он говорил от всего сердца. А эти слова будто бы произносил вовсе не тот Олли, которого я знала.

– Олли. – Я положила руку ему на грудь. – Ты можешь поговорить со мной об этом… если тебя что-то беспокоит.

– Единственное, что меня беспокоит – это то, как именно люди говорят о суициде. Что это повлияло на них. Неужели мы настолько эгоцентричны, что даже в смерти плачемся о собственных потерях, ни секунды не задумавшись о том, сколько муки и боли перенесла душа, решившая свести счеты с жизнью? Это ужасно… молчаливый крик о помощи, на который никто не отвечает. Тогда, когда кричащий нуждается в этом больше всего! На это проклятой земле не существует действий до, одни сплошные реакции после. А стоит кому-то рассказать о своей боли, то в них сразу пихают таблетки, их отправляют к специалистам и в больницы. – Олли постучал пальцами по виску. – Потому что мы попросту не помещаемся в их коробочку, и мы, блин, слабые и ленивые, не так ли? А на самом деле одинокие и непонятые!

Он сделал глубокий вдох и вытянул руки по бокам.

– Одинокие. И мир сам отправил их во тьму. И потом мир эгоистично плачется по ним, потому что жертва его решила обрести покой – а их вместо этого бросают прямиком в зыбучие пески, прямиком в песчаную бурю. Мир стоит над их могилами, бросается словами «эгоисты» и «а подумали ли они о своей семье и друзьях»? И вот мы снова там, в самом начале, сделали круг. Думаем о том, как смерть их повлияет на нас, но не думаем об их боли до смерти.

– То есть, совершить самоубийство – это нормально?

– Нет, Мия, – он успокоился и притянул мою руку к груди. – Но если бы мы проявили больше сочувствия. Попытались понять, выкинули все шаблоны, коробки и социальный статус… может, тогда бы до такого и не дошло.

Он поймал мой взгляд, я почти видела, как в голове его крутились колесики.

– А теперь расскажи мне, чего хотел Скотт?

– Времени. Ему плохо. Я ему нужна. Сегодня.

– Я о чем-то не знаю?

– У Итана никого больше нет, Олли… только я. Я не знаю, что с ним конкретно происходит, но он всегда так ведет себя после суицидов. Уверена: одно то, что ему приходится смотреть на тела и разговаривать об этом с людьми, может сломать любого.

Если кто и сможет его понять, так это Олли.

Олли кивнул, и мы пошли дальше.

– Молодец этот Скотт. Устроил настоящее шоу с чувством вины, – пробормотал он, ни к кому особо не обращаясь и отвернувшись от меня. – Я тебе не хозяин, любовь моя. Поступай, как считаешь нужным. Хочешь провести ночь с другим мужчиной? Вперед, я не буду на тебя злиться. Я тебе доверяю. Но буду ли я ждать твоего возвращения? Конечно же, блин, буду. Заставлю ли я тебя кончить до того, как ты уйдешь? Да, черт подери. Я не позволю тебе сбежать к Скотту неудовлетворенной и не наполненной моей спермой.

Я распахнула глаза.

– Олли!

Во время обеда Линч сделал заявление по внутренней связи: вскоре проведут еще одно бдение в память о четырех жизнях, что потерял Долор.

Зик постучал пальцем по столу, привлекая внимания.

«Я скучаю по Ливи», – показал он руками.

«Расскажи нам о ней», – попросил его Олли, а потом схватил меня за руку и откинулся на стуле, не отводя взгляда от Зика.

«Рыжевато-светлые волосы», – у Зика дрожали губы, но он продолжал двигать руками. – «Милые и смешные, Томми и Ливи. Большие голубые глаза. Она хорошо ко мне относилась, но не давала спуску остальным, совсем как Мия».

– Кажется, она была хорошей девушкой, которую сложно забыть, – произнесла я, усмехнувшись.

«Томми любил ее. Она сказала, что ребенок от него», – продолжил Зик, а потом опустил руки… Мы ждали, что он продолжит, но он молчал. Ничего. Так Зик и хотел закончить свою историю. Он поднял кусок хлеба и откусил от него.

Олли щелкнул пальцами, привлекая внимание Зика.

– Ливи и ее ребенок живут в твоем сердце. Душе хватает одного раза, чтобы навсегда стать частью тебя. Не забывай об этом.

Зик почти испуганно распахнул глаза и выронил хлеб на поднос.

«А как же Томми? Он был хорошим. Он не заслуживает того, что с ним