Прислонив рисунок к стене на столе рядом с окном, Габи задержала на нем взгляд на некоторое время. Несомненно, это был знак – теперь все изменится. Она была права, решив приехать сюда. Так права! Настало время пойти и купить новый скетчбук.

Позже, вернувшись за стол в своей комнате с небольшим скетчбуком и карандашами, купленными в магазинчике вниз по улице, Габи начала рисовать – несколько быстрых росчерков наколдовали портрет месье Квакли-бродякли, сидящего за прилавком, с водруженной на его голове миской с причудливыми фруктами. Да, это происходило, происходило по-настоящему. Это странное столкновение, эта неожиданная находка: они что-то раскрыли. Это было начало чего-то нового, она была в том уверена.

В местной rotisserie[17] она купила ужин навынос – жареную курицу и картошку – и съела его прямиком из пакета на набережной у реки, в нескольких минутах от отеля. Ранний вечер был прохладным, но все еще было светло. Эта сцена идеально подошла бы на открытку: река мягко сияет, напротив возвышается знаменитый силуэт острова Сите.

Как только с едой было покончено, Габи вытерла пальцы и приступила к другому рисунку, на этот раз изобразив вазу с фруктами, покачивающуюся на разлившейся реке, с размытыми силуэтами зданий, плотно обступившими ее. Но только она начала рисовать фрукт, едва видный в ряби воды, как остановилась, карандаш завис, а затем тяжело опустился, вонзаясь в бумагу, оставляя яростные черные точки на всех едва появившихся линиях. Нет. Нет. Все было совершенно неправильно. Все было слишком – слишком эксцентрично. Искусственно-экстравагантно. Поверхностно. Она пыталась имитировать Йонан и не преуспела в этом. Рисунок был безжизненным. Унылым. Вторичным. Нет, третичным. В ярости она вырвала лист и смяла его. Затем она перелистнула страницу на первый рисунок и смяла его тоже. Пихнув скетчбук и карандаш в карман куртки, она нашла урну и швырнула в нее страницы вместе с пакетом от обеда, а затем стремительно ушла; в висках пульсировало, сердце часто билось.

Она долго шла вдоль реки, проходя мимо небольших компаний из семей, устроивших пикник, и сплетшихся в объятиях парочек. Она попыталась успокоиться, остановить знакомый холодок страха, растекающийся по телу. Не в первый раз она сталкивалась с ложной надеждой, ведущей в тупик. Она опробовала бесчисленное количество способов вернуть эту строптивую стерву-музу в строй, просто этот был последним на данный момент. Но почему-то ощущения были другие. Словно Вселенная глумилась над ней, посылая серебряные лучи надежды, только чтобы снова отнять их. Кто она такая, чтобы наверняка понять, что этот рисунок – на самом деле подлинная Йонан? В этом месте могло быть бессчетное множество художников-любителей с такими инициалами, а сюрреализм был в моде в те времена, в эпоху расцвета Магритта и Дали.

Предательские мысли проносились в ее голове. Теперь я так же плохо различаю подлинное вдохновение в других, как и в себе. Это потому, что я потеряла его. Понимание, инстинкт. Я не настоящая художница. Больше нет. Но если я не художница, то кто, черт побери, такая? Она боролась с мыслями – едким страхом, бесполезными вопросами, – как и несколько месяцев назад. И справиться с ними она могла единственно известным ей способом – погрузить их в туман на задворках своего сознания.

Когда она наконец решила, что пришло время возвращаться в отель, было уже довольно поздно, и она почувствовала себя спокойнее. Трюк с туманом в голове сработал.

Габи спустилась в метро и, добравшись до станции Сен-Поль, она увидела впереди в толпе людей, хлынувших из поезда, Сильви из кулинарной школы вместе с седовласым мужчиной приятной наружности в темно-синем пальто. Он был не выше Сильви; на самом деле, если бы она надела каблуки, он наверняка оказался бы ниже. Его рука лежала на ее талии, и Габи сохранила дистанцию, не желая вторгаться в их частную жизнь. К тому времени, как она поднялась по ступенькам и вышла на улицу, они испарились.

Глава пятая

– Значит, мы договорились? – Сильви обернулась у входной двери и испытующе взглянула на Клода.

– Конечно, любовь моя, – ответил он, одаривая ее той улыбкой, от которой раньше у нее учащался пульс. Сейчас же она больше раздражала.

– Станет гораздо лучше, когда все прояснится, – твердо произнесла она. – Мы все поймем, в какой ситуации находимся.

– Ты абсолютно права, дорогая. И я все сделаю в точности так, как мы договорились. Но это не так просто. Бедная Мари-Лора, она так и живет прошлым. Ты же понимаешь.

Нет. Она не понимала. Она была сыта по горло «пониманием». Из того, что она знала, Мари-Лора, с которой Клод был в разлуке уже больше года, была высокомерной, самовлюбленной коровой, которой нравилось наблюдать, как он попадается на хитрый крючок, заброшенный ее потребностью манипулировать. Сильви никогда не встречалась с ней лицом к лицу, но Клод однажды показывал ей фото, по которому было понятно, что Мари-Лора – одна из этих тонкокостных, надменных, высокомерных женщин. Впрочем, ей определенно не доставало присущего высшему классу хладнокровия. Она не очень хорошо справлялась с расставанием и пресекала всякие попытки расторгнуть брак, вставляя палки в колеса, как говорят французы. Даже хуже, она в слезах звонила Клоду поздно ночью и постоянно просила его приехать в ее квартиру, чтобы решить целый перечень бытовых проблем (что удивительно само по себе, учитывая полное отсутствие у Клода навыков работы руками). Случалось, что она неожиданно заглядывала в квартиру Клода, и потому они с Сильви никогда там не встречались, только в доме последней или на какой-нибудь нейтральной территории, вроде кафе, ресторана или отеля. Пока что Мари-Лора не знала, что он встречается с кем-то другим, и Клод настаивал на необходимости сохранять ее в неведении, потому что она была болезненно завистлива и могла сделать жизнь невыносимой для них обоих.

Сильви пришлось согласиться со всей этой глупой игрой в прятки, потому что она не хотела провоцировать мелодраматическую конфронтацию с очевидно неуравновешенной женщиной. Но эта ситуация уже зашла слишком далеко. Одно дело – завести тайный роман с женатым мужчиной, –