Она схватила меня за здоровую руку:

— Сальвар, о чем ты говоришь? Ты просто еще не пришел в себя. Ведь так?

Я освободился от ее прикосновения:

— Не так…

Она не выдержала, поднялась на ноги и несколько раз медленно прошлась от кровати к окну, монотонно стуча каблуками. Наконец, повернулась:

— Ты хочешь сказать, что, действительно, порвал с моей дорогой Алисией, которая для тебя идеальная партия, чтобы тайно жениться на этой потаскушке?

Я повысил голос:

— Тетя, не забывайся! Теперь ты говоришь о моей жене. Выбирай слова.

Она даже прикрыла рот кончиками пальцев:

— О жене? Опомнись, бедный мальчик мой! Ты сошел с ума! Ведь это девка из трущоб! Девка… которая ходила по рукам! Я все могу понять: ты — мужчина. Пусть. Пусть! У вас бывает отвратительный вкус, и с этим ничего не сделать. Мне ли не знать! Но всему же есть предел!

— Я тоже так думаю: всему есть предел. Поэтому прошу, Гертруда, остановись.

Она покачала головой:

— Этот брак положит конец твоей репутации. Разве ты это не понимаешь? Сальвар! — Она кинулась к пуфику, снова пыталась взять меня за руку. Наконец, вцепилась в бортик кровати. — Сынок, опомнись! Умоляю тебя, как мать. Подумай о себе. Эта женщина — просто дворняга. Ты не сможешь появиться с ней в приличном обществе. Это позор. Опомнись!

Она смотрела на меня, как на сумасшедшего.

— Дворняга? Позор? О чем ты, тетя? Ее зовут София-Аурелия Нотьер. И она чистокровная уроженка Полиса.

Я внимательно смотрел в ее лицо, стараясь уловить малейшее изменение при звуке этого имени. Взгляд Гертруды стал отсутствующим.

— Нотьер, ты сказал?

— Да. Нотьер. Тебе знакомо это имя?

Она медленно покачала головой, и я лишь в очередной раз поразился ее безупречной игре. Гертруда даже выдавила милую улыбку. Взгляд был ясным и ласковым.

— Нет, дорогой, откуда? Это имя не нашего круга, я не обязана его знать.

— Ты уверена?

Она, все же, поднялась на ноги, отвернулась к окну:

— Абсолютно. Я никогда не жаловалась а свою память.

Я даже не сомневался в ее ответе. Другого не ожидал. Иначе это была бы не Гертруда.

— Два дня назад на имя Софи пришел официальный пакет из нотариальной конторы.

Та лишь повернулась, повела бровями. Молчала. Безмятежно спокойная…

— Ты не спросишь, почему я говорю тебе об этом?

Она покачала головой:

— Мне не очень интересны дела твоей… жены, дорогой.

— Разумеется… Но дела твоего покойного мужа, все же, должны быть интересны.

Она уже все поняла, я не сомневался. Поняла при упоминании фамилии. К тому же, Софи была слишком похожа на свою яркую мать.

— Флориан признавал ее своей дочерью и даже включил в число наследников. И сделал это так, чтобы ее наследную часть невозможно было оспорить или изъять. Значит, чего-то опасался… Ты знала об этом?

Она сглотнула через силу, стиснув зубы:

— Нет.

Все же, железное самообладание подвело ее. Гертруда отошла к окну, долго смотрела на улицу, держась за стекло. Молчала. У меня был только один вопрос…

— Гертруда, скажи мне: ты имеешь отношение к тому пожару?

Она снова молчала. Висела такая аномальная тишина, что я слышал сбивчивый стук ее сердца. Ответ уже был не нужен. Я не подозревал, что она настолько жестока.

Вдруг она повернулась. И я различил влажные следы на ее лице. Кажется, я впервые в жизни видел ее слезы.

— Я столько лет терзалась тем, что этот ребенок погиб… Это такая мука… Я не хотела этого. Клянусь! Я должна была воспитать ее, как собственную дочь. Дать ей все. Но девочку сочли погибшей. Все твердили об этом.

Она замолчала. Какое-то время снова смотрела в окно. Уже взяла себя в руки, стерла следы слез.

— Ты все расскажешь ей, да? Или уже рассказал?

Я смотрел на нее, и меня сковывало холодом. Безупречная… Лишь взгляд едва заметно блуждал, что выдавало волнение. Я покачал головой:

— Не рассказал. Но Софи не глупа. Ответ слишком очевиден.

— Значит, расскажешь…

Я облизал запекшиеся губы:

— Ты не хочешь сделать это сама?

Гертруда молчала. Этот шаг был бы подобен для нее неслыханному унижению. Я прекрасно знал, что она не согласится. Скорее выбросится в окно.

Наконец, она поджала губы, покачала головой:

— Такое невозможно объяснить, мой мальчик. Невозможно… И невозможно простить. Я слишком хорошо это понимаю. И ничего не жду.

— Тогда уходи. И не приближайся к моей жене. Тебе больше не рады в нашем доме.

Она сосредоточенно кивнула несколько раз. Уголки ее губ скорбно поползли вниз, превращая ее в настоящую старуху. Гертруда побледнела, прислонилась к стене, прикрыла глаза:

— Дорогой, вызови персонал. — Она начала оседать по стене: — Скорее.

* * *

Я в очередной раз одернула куртку на плече Сальвара, посмотрела на Найджела:

— Уходим, наконец?

Он с готовностью кивнул:

— Да, мадам. Машина ждет внизу.

Я покачала головой:

— Пожалуйста, Найджел, перестань! Мы договаривались. Иначе я чувствую себя жуткой чопорной старухой.

Тот сдался:

— Хорошо, Софи. — Повернулся к Сальвару: — Хорошо, что пресса ничего не прознала, шеф. Полиции это тоже невыгодно. Все возможные слухи оперативно пресекли, как вы и просили. Так что, уедем спокойно.

— Прекрасно.

— Мадам Гертруда знает, что вы едете домой? Ее не собираются выписывать?

Сальвар покачал головой:

— Ей внезапно стало хуже. Сердце. Прогнозы — так себе.

Мы, наконец, уезжали из больницы. Найджел привез нам вещи, чтобы переодеться, и помог Сальвару. А я теперь переживала о возвращении. Мэйсон заменил в доме всю прислугу, чтобы не осталось тех, кто запомнил меня горничной. Не знаю, как я свыкнусь с новой ролью. Но сейчас это было неважно, все потом. Ужасно хотелось покинуть больничные стены.

Мы спустились на парковку. Кабина лифта мягко остановилась, двери открылись, впуская слепящий свет, от которого я зажмурилась. Со всех сторон навалились голоса. В общем гуле я ясно различала лишь два слова: «мистер Самерхольд».

Сальвар обнимал меня здоровой рукой, вывел из лифта. И мы оказались залиты светом прожекторов, в котором плыли камеры. Найджел прошипел где-то за спиной:

— Шеф, как они пронюхали?

Сальвар лишь сильнее прижал меня к себе:

— Уже не важно. Не спрятаться.

Я сжалась, растерянно смотрела по сторонам. Пресса. И все чего-то хотели от Сальвара.

— Мистер Самерхольд, вы как-то прокомментируете свою госпитализацию?

— Мистер Самерхольд, кто ваша спутница?

Я хотела провалиться, спрятаться. Смотрела в сторону. Вдруг замерла, заметив торжествующее лицо Алисии. Значит, это она? Решила опозорить его?

Сальвар повысил голос:

— Я отвечу на вопросы, если