Выкатился красномордый отец Франциск, началась служба. Он все время косился на Марко. Будто служил не богу, не вере, а одному этому монстру. Мы вставали, бормотали заученные слова, опускались на колени и снова возвращались на скамью. Теперь я смотрела только под ноги. Заметила чуть правее, у ножки скамеечки для колен, закатившийся кругляш облатки. Зачем-то подобрала и зажала в кулаке. Сама не знала, зачем.

Джинни была права тогда. В день той проклятой свадьбы. Подозревала, что мы не сможем увидеться…

Я вдруг замерла. Даже пропустила момент, когда надо было встать. Джинни говорила тогда о статуе Черной Девы. В правом пределе… Неужели она впрямь что-то оставила?

Я стиснула зубы, повернулась к Марко:

— Позволишь мне помолиться Черной Деве?

Он повернулся, пристально уставился своим кошмарным глазом.

— Черной Деве?

Я сглотнула:

— Я почитаю ее.

Он посмотрел направо, в сторону предела. Снова вытаращился на меня.

— Помолись. Если считаешь, что тебе это поможет.

Я старалась не выдать свою радость.

— Спасибо.

Когда литургия закончилась, я пошла в правый предел. Псы Марко уже вышвырнули оттуда народ, чтобы ко мне никто не приближался.

На самом деле, статуя была кошмарной. Черной от копоти, со следами оплавленного камня. Вместо прекрасного божественного лика — уродливый потек, словно опухоль. Изваяние напоминало человека, пораженного ужасной неизвестной болезнью. Нетронутыми оставались лишь редкие фрагменты и обе босые ступни. Когда-то она была очень почитаема теми, кто выжил. Будто была одной из них. Сейчас же к ней ходили одни старухи.

Я опустилась на колени, как можно ближе. Согнулась, изображая горячую молитву. Покрывало повисло, скрывая меня еще больше. Я поковыряла ногтем под левой ногой статуи, как и говорила Джинни. И едва не закричала от радости, когда что-то заскользило, и я увидела край серой бумажки. Она писала! Я наспех свернула бумагу в трубочку, зажала в кулаке. Но смогу ли я ее прочесть?

Я больше не стала задерживаться. Вернулась к Марко. Он окинул меня подозрительным взглядом, и внутри все застыло. Нет, я была осторожна. Он не должен был ничего заметить.

Еще одна попытка…

— Я хочу исповедаться.

Нет, разумеется, я не собиралась изливать душу отцу Франциску. Прекрасно знала, что он нарушит тайну исповеди и тут же доложит Марко. Я и не верила в исповедь. Я хотела в уединении кабинки прочитать записку Джинни, потому что не понимала, как ее спрятать. Даже одежда — ненадежный тайник. У меня не было иллюзий. Если это чудовище найдет записку — Джинни пострадает.

Марко молчал. Снова уставился на меня. Наконец, покачал головой:

— Это слишком милосердно. Останешься со своими грехами.

Я опустила голову, но, тут же, почувствовала, как он схватил меня за запястье:

— Что в руке?

Глава 71

Меня будто ошпарило. Я стиснула зубы, сжала кулак, как можно сильнее.

— Ничего.

Марко усилил хватку, прошипел:

— Что в руке?

Я упорно пыталась освободиться, дергалась. Он не церемонился. Нажал на болевую точку на запястье, и моя ладонь беспомощно раскрылась, демонстрируя сломанную облатку.

На его омерзительном лице на мгновение мелькнуло недоумение. Но, тут же, сменилось злостью, полыхнуло в здоровом глазу.

— Ты не имеешь право на причастие. — Он тряхнул мою руку, и кусочки облатки упали на пол. — Даже так.

Я опустила голову. Куталась в накидку, чтобы он не обратил внимание на вторую руку. Фанатик впрямь считал, что для меня это все существенно. Пусть так и думает.

Я кинулась на пол, и принялась лихорадочно подбирать рассыпанные кусочки, но Марко рывком поставил меня на ноги:

— Мы уходим.

Отозвалось болью в боку, я даже задержала дыхание. Не спорила. Шла за ним, украдкой стараясь смотреть по сторонам, но Джинни так и не увидела.

Меня вернули в подвал. Втолкнули в каморку и заперли дверь. Я, наконец, осталась одна, но никак не могла даже выдохнуть. Левая рука, сжимающая записку, попросту онемела. Я с опаской покосилась на дверь, огляделась в поисках самого укромного угла. Заметила, что на пол положили толстый матрас и какой-то плед. Значит, Марко не намерен выпускать меня отсюда…

Я забилась в угол, который не просматривался от двери, дрожащими пальцами развернула записку. Все внутри затряслось, когда я узнала знакомый убористый почерк. Джинни…

«Это моя четвертая записка. Я не видела тебя уже больше месяца, и очень переживаю. Тетка Марикита молчит, но я хорошо ее знаю и вижу, что она тоже беспокоится. Я пыталась спрашивать, но ни разу не слышала, чтобы за все это время хоть кто-то видел тебя. Лишь говорят, что ты свыкаешься с ролью жены и сама не хочешь выходить. Но я не верю…»

Я стиснула зубы, сглотнула. Значит, я была права — он все скрыл, чтобы не стать посмешищем. Скорее всего, знают лишь его холуи. Что ж… Если бы об этом узнали во всей Кампаниле, ему бы пришлось убить меня. Иначе ему не отмыться — я прекрасно это понимала. Но радовало то, что мой побег никак не отразился на Джинни. Ее ни в чем не обвинили.

Я вернулась к записке.

«Умоляю, найди способ дать о себе весточку. Как он с тобой обращается? Я боюсь, что все совсем не так, как говорят. Я боюсь за тебя, Софи, и очень скучаю».

Я расправила клочок бумаги на ладони, прижала к груди. Здесь у меня никого нет, кроме Джинни. Мы никогда не расставались так надолго — мы вообще не расставались, виделись каждый день. Почти. Если не считать тех случаев, когда тетка за что-то запирала меня дома. Джинни ничем не может мне помочь, но это участие было сейчас настоящей драгоценностью. Смогу ли я ей ответить? Если смогу, то что напишу? В лучшем случае, если мне и удастся выйти отсюда, то это будет никак не раньше следующего воскресенья. И то — если он позволит. За неделю может произойти, что угодно. И я не ждала ничего хорошего.

Я тщательно сложила записку, чтобы она стала как можно меньше — нужно где-то спрятать. Только не под матрас. Лучше бы было изорвать, но тогда мне не на чем будет написать ответ. Я нашла щель между полом и стеной, всунула бумажку, присыпала пылью. Подняла с пола расческу и уголком нацарапала на стене черточку.

Воскресенье…

Оставалось только догадываться, сколько черточек появится на этой стене.

Я сидела на матрасе, обхватив колени руками. Мне принесли какое-то варево в глиняной плошке, ведро с