Желудок мой подпрыгнул, и я попытался как можно незаметнее сглотнуть.

– Конечно.

Мне сложно было сосредоточиться, тело медленно предавало меня. Я провел связанными руками по лбу и волосам.

– Хорошо. А теперь поговорим о твоих таблетках, – он кивнул доктору Бутале.

Бутала открыл мою карточку. Я пытался как-то уложить в своей голове услышанное. Шутки? И почему здесь вдруг стало так жарко?

– Когда ты принимал их в последний раз? – спросил Бутала.

– Больше трех дней назад.

– И как ты себя чувствуешь, Оливер?

– Паршиво…

– Повернись-ка, дай мне на тебя посмотреть.

Бутала развернул мой стул и взялся за висевший на шее стетоскоп. Он вдел его в уши, другой конец приложив к моей рубашке – прямо напротив сердца. На ощупь дико холодный. Казалось, все в комнате замерло, пока мужчина смотрел на часы и считал.

– Необычайно высокий пульс. – Он поднял взгляд, и наши глаза встретились. – Зрачки расширены.

Бутала повернулся к Линчу и продолжил:

– На лицо все симптомы синдрома отмены.

Ха. Синдром отмены. Такое простое словосочетание! А внутри такой беспорядок, словно что-то съедает все мертвые части меня, оставляя лишь сожаление и вину. По лбу прокатился пот, словно лед по моей разгоряченной плоти.

– Постарайся держать себя в руках, не хочу повторения прошлого раза, – заметил Линч.

Бутала посмотрел на меня.

– Оливер, а кроме недомогания, что ты еще чувствуешь? Как ты себя чувствуешь? Злобным, грустным, счастливым?

Колено мое снова взлетело вверх, и я вытянул ногу.

– Никак. Я ничего не чувствую. Только недомогание.

– Можем начать прием таблеток с завтрашнего дня, но раз он пропустил аж три, мгновенного эффекта не будет. Можете подержать его в одиночке, пока медикаменты не сработают, но мне бы этого не хотелось. Если его запереть, то он будет дольше приходить в себя.

– Тогда что вы рекомендуете? – спросил Линч.

Бутала опустился на стул и внимательно осмотрел меня: так, словно я был его научным проектом.

– Отправьте в новую комнату, пусть начнет занятия примерно через неделю.

– Что ж, хорошо, – Линч вздохнул и откинулся на спинку кресла. – Оливер, прошу, не заставляй меня сожалеть об этом. Давай начнем год с чего-то хорошего.

По пути в кабинет медсестры я не поднимал головы. Меня сопровождал охранник, конечно. Пару раз, поднимаясь по лестнице, я терял равновесие. Со связанными руками удержать его было сложно.

Утро перевалило за полдень. Раз учеба начиналась сегодня, то студенты должны были подняться на третий этаж. Медсестра Ронда не стала сдерживаться и заключила меня в крепкие объятья.

– Сними с него эти путы, Джерри, не нужны они ему! – закричала она на охранника, держа меня на расстоянии вытянутой руки.

– Ронда, он тебе просто всегда нравился, – усмехнулся Джерри и разрезал стяжки ножом.

Я свободен! Осталось потереть внутреннюю сторону запястий.

– Ох, Олли. Тебе не помешает стрижка, – медсестра Ронда покачала головой. – Я сама тебя постригу, а потом можешь принять душ. Джерри принесет твои вещи из хранилища, пока ты моешься, идет?

– Да, звучит здорово, – я выдавил из себя улыбку, хотя голова все еще шла кругом.

Она выдвинула стул, схватила с тележки ножницы и расческу и жестом приказала мне сесть.

– Выглядишь не очень. Такой бледный… – Ронда приложила руку к моему лбу, а потом исчезла за моей спиной.

– Синдром отмены, – объяснил я, стараясь держать голову. – Слишком коротко не стригите.

Ронда легонько хлопнула меня по затылку.

– Я больше года тебя стригла, мальчишка! Знаю, что делаю.

Я слегка усмехнулся, но этого хватило, чтобы я вспомнил: раньше я только и делал, что смеялся.

Кажется, что полгода – не такой уж и большой срок. Но и этого оказалось достаточно. Я знал, что любил девчонку, которая завладела моей душой в ту же секунду, как я ее почувствовал. И я полгода убеждал ее в том, что нам суждено быть вместе. Что я люблю ее всем сердцем.

Следующие семь месяцев я провел, ничего не чувствуя. Без нее. Три дня без таблеток – как тепловой удар посреди снежной бури.

Последние шестьдесят секунд я считал дни с тех пор, как повстречал ее, чтобы унять свое сердце, которое билось посреди зимнего урагана, под обжигающим солнцем.

Да, тело мое совсем не понимало, что происходит… мягко говоря.

Я провел пальцами по грубому синему материалу, из которого были сшиты мои тюремные штаны. Доказательство моей слабости. Даже в борьбе она властвовала над каждым рассыпающимся фрагментом. Одна мысль о ней заставляла кровь кипеть и бежать по венам, пока вся остальная часть меня таяла.

Я должен был узнать.

– Мисс Ронда?

– Да?

– Как она?

– Кто?

Я сделал глубокий вдох.

– Мия, – выдохнул я. – Как дела у Мии?

Я впервые произнес ее имя вслух. И как только оно слетело с моих губ, боль усилилась, и жажда ощутить ее вкус схлестнулась с нуждой оставаться в приятном онемении. Ее имя было одновременно удушающим проклятьем и животворящей молитвой. Ее имя распороло мне грудь и призвало воспоминания.

Воспоминания о том, что она заставляла меня чувствовать. Воспоминания о том, что заставлял ее чувствовать я.

Все было идеально.

Она в моих руках. Она на мне. Я внутри нее. Она, лежащая рядом, напротив, подо мной, наши тела переплетены, почти одно целое…

Мы подходили друг другу идеально. Ее тело было для меня всем. Ее священные поцелуи – моим спасением. Ее душа – раем моим.

Мия была для меня всем.

И я понял это сразу, как только моя душа потянулась к ее. Легкие мои съежились. Сердце задрожало при звуке ее имени.

– Мия боец, держится. Ты будешь ими гордиться, этими девчонками, знаешь ли. Они с Брией все лето собирали группу поддержки для девушек, которые подверглись насилию. Дел у нее много, у этой девчонки, это точно.

Я выдохнул и улыбнулся. Мия в порядке… и этого мне достаточно. Пока я ее не увижу.

– Жаль, что все это с ней случилось, – добавила она.

И улыбка моя тут же растаяла.

– О чем это вы?

– Кто-то шутит над ней жестокие шутки, разве директор Линч тебе не сказал?

– Над Брией?

Только не вздумай произнести имя моей девушки, Ронда.

– Над Мией. Кто-то подложил ей под кровать мертвую кошку на прошлой неделе. – Ронда отрезала еще часть моих волос, и я краем глаза уловил, как они падают на пол. – Бедная девочка и так натерпелась.

Пальцы мои впились в ручки стула, боль превратилась в гнев. Должно быть, Ронда ошиблась. Мия