— Закрой свою пасть, — говорю тихо, опасно. — И никогда больше так о ней не говори.

— Почему? Она же тебя предала!

— Может, и предала. Но она пишет. Каждую неделю. А ты — нет. И это говорит о многом.

— Я приеду на свидание! Поговорим при встрече!

— Не приезжай. Я откажусь от свидания.

— Камран!

Отключаю звонок. Стою с трубкой в руке и дышу тяжело, как после драки.

Малика.

Жена, которая бросила меня при первой же опасности.

Теперь вдруг решила вернуться.

Но я ей больше не нужен. Не как мужчина. Нужен её статус и деньги.

Охранник подходит:

— Всё, Байрамов. Время вышло.

Киваю и возвращаюсь в камеру. Петрович смотрит вопросительно:

— Звонил?

— Угу.

— Кому?

— Жене. Теперь уже бывшей.

— Разводишься?

— Да.

— Из-за той девчонки, что пишет?

— Нет. Из-за того, что Малика оказалась трусихой.

Ложусь на нары и закрываю глаза. Разговор с Маликой выбил из колеи. Не потому что жалко её или жалко отношений.

А потому что она назвала Арину предательницей.

И я не смог промолчать.

Защитил её. Женщину, которую подозреваю в том же самом.

Что за хрень со мной творится?

Петрович закуривает:

— Знаешь, Камран, у тебя проблема.

— Какая?

— Ты не можешь решить, кого больше ненавидишь — ту, что бросила тебя. Или ту, что якобы предала.

— И?

— И в итоге ненавидишь себя. За то, что не можешь никого из них забыть.

— Спасибо за психоанализ, доктор Фрейд.

— Да не за что. Просто наблюдаю.

Закрываю глаза и пытаюсь заснуть. Но в голове крутятся слова Малики:

"Это из-за этой предательницы!"

Почему меня так разозлило это слово?

Почему я не смог послушать, как она оскорбляет Арину?

Если я действительно думаю, что Арина меня сдала, то должен был согласиться с Маликой.

Но не согласился.

Защитил.

Значит, где-то глубоко внутри… я ей всё-таки верю?

Мысль эта пугает больше любой драки. Потому что если я начну верить — открою себя для боли. А боль в тюрьме — это роскошь, которую нельзя себе позволить.

Но что если…

Что если она действительно невиновна?

Что если все эти месяцы я мучил её зря?

Засыпаю с этими мыслями. И снится мне Арина. Как в первый раз — на кладбище, когда она смотрела на меня испуганными глазами и не знала, что я с ней сделаю. Девочка, которая сама совратила Камрана Байрамова.

А теперь я не знаю, что сделать с ней. И с собой.

Глава 24

Есть боль, которая рвет тело пополам. А есть боль, которая рвет душу. Когда они приходят одновременно — это называется родами в одиночестве.

Девять месяцев прошло с того дня, как я узнала о беременности. Девять месяцев я писала письма мужчине, который их не читает. Девять месяцев жила с тайной, которая росла во мне вместе с его сыном.

Сейчас четыре утра. Я просыпаюсь от того, что живот сводит судорогой. Такая боль, что на секунду перехватывает дыхание. Схватки. Началось.

Встаю с кровати, держась за стену. Ноги ватные, во рту пересохло. Иду в ванную, включаю свет. В зеркале на меня смотрит бледная женщина с огромным животом и испуганными глазами. Я буду рожать. Сегодня. Сейчас. Одна.

Следующая схватка накрывает через десять минут. Я хватаюсь за раковину, сжимаю зубы, чтобы не закричать. Боль идет волной — от поясницы к животу, сжимая внутренности в кулак. Дышать. Надо дышать.

Беру телефон, вызываю скорую. Диспетчер говорит спокойным голосом:

— Ваш адрес?

Называю. Голос дрожит.

— Первые роды?

— Да.

— Схватки с какой периодичностью?

— Десять минут.

— Хорошо. Бригада будет через двадцать минут. Соберите вещи, документы. Постарайтесь не паниковать.

Не паниковать. Легко сказать. Собираю сумку — пеленки, детская одежда, мои документы. Все это я приготовила месяц назад, когда поняла, что день близко. Но тогда это казалось далеким. А теперь — реальным до ужаса.

Очередная схватка. Сильнее предыдущих. Я сползаю по стене на пол, обхватываю живот руками. Больно. Господи, как больно. Но это ничто по сравнению с болью от того, что я рожаю одна. Рядом нет человека, который должен был держать меня за руку. Нет отца моего ребенка. Есть только я и страх.

Скорая приезжает через пятнадцать минут. Два фельдшера — мужчина и женщина. Спокойные, профессиональные.

— Как часто схватки? — спрашивает женщина.

— Семь минут.

— Быстро прогрессируют. Поехали в роддом.

Везут на каталке. Я лежу и смотрю в потолок машины, где мигает лампочка. Сирена воет за окном. Схватки идут одна за другой — пять минут, четыре, три. Роды стремительные, говорит женщина-фельдшер. Успеем довезти.

В роддоме меня сразу забирают в родильное отделение. Акушерка — женщина лет пятидесяти с усталыми глазами и твердыми руками — осматривает меня.

— Раскрытие пять сантиметров. Рожать будем скоро. Кто с вами?

— Никто.

— Муж не приехал?

— Нет.

— Мама? Сестра?

— Нет.

Она смотрит на меня с жалостью, которая режет больнее схваток:

— Одна значит.

— Одна.

Самые сильные женщины рождаются в момент, когда становятся матерями. Особенно те, кто рожает в одиночестве.

Схватки нарастают. Каждая новая — сильнее, больнее, длиннее. Тело словно разрывают изнутри. Я кричу, сжимаю простыни, кусаю губы до крови.

— Дышите! — командует акушерка. — Вдох-выдох, вдох-выдох!

Дышу. Или пытаюсь дышать. Но воздух не идет в легкие. Грудь сжата тисками. Я умру. Прямо здесь, прямо сейчас.

— Не умрете, — говорит акушерка, словно прочитав мои мысли. — Все рожают. Вы не первая и не последняя.

— Больно…

— Конечно больно. Роды — это больно. Но потом забудется.

Врёт. Эту боль невозможно забыть. Особенно когда рядом никого. Вспоминаю Камрана. Его руки, его голос, его глаза. Представляю, как он держит меня за руку, шепчет что-то успокаивающее. Но это фантазия. Реальность — я одна на этом столе.

— Раскрытие полное! — объявляет врач, который вошел в палату. — Готовьтесь тужиться.

Тужиться. Я не знаю, как это делать. Никто мне не рассказывал. Я читала в книгах, смотрела видео, но теория — это одно, а практика — другое.

— Слушайте меня, — говорит врач. — Сейчас будет схватка. Когда почувствуете, тужьтесь вниз, как будто в туалет. Понятно?

Киваю. Хотя ничего не понятно. Мозг отключился от боли. Схватка накрывает как цунами. Я тужусь изо всех сил. Кровь стучит в висках, перед глазами темнеет. Кажется, что лопнут все сосуды.

— Еще раз! — командует врач.

Тужусь снова. И снова. И снова. Сколько это длится? Час? Два? Вечность? Время потеряло смысл. Есть только боль и команды врача.

— Вижу головку! Еще чуть-чуть!

Последнее усилие. Я кричу так громко, что голос срывается. И вдруг чувствую — что-то выходит. Тело освобождается от груза. А потом — тишина. Не полная. Просто в моей голове перестает шуметь. Боль отступает. И тут я слышу плач. Детский плач. Тонкий, требовательный, живой. Мой ребенок.

Слезы хлещут из глаз сами собой. Я плачу и смеюсь одновременно. Истерика и счастье смешались в одно.

— Мальчик, — говорит врач, показывая мне крошечное тельце. — Здоровый. Три килограмма четыреста граммов.

Мальчик. У меня родился сын. Его кладут мне на грудь. Маленький, мокрый, кричащий. Я обхватываю его руками и прижимаю к себе. Это он. Наш сын.

Смотрю на его лицо и замираю. Господи, он похож на Камрана. Те же черты, тот же разрез глаз. Даже носик такой же упрямый.

— Как назовете? — спрашивает акушерка.

— Камран, — отвечаю без колебаний. — В честь отца.

Пусть носит его имя. Пусть будет продолжением того, кого я люблю. Даже если отец никогда его не увидит.

Сына забирают, чтобы помыть, взвесить, осмотреть. Я лежу на столе и чувствую опустошение. Не физическое — душевное. Я родила. Стала матерью. Но рядом нет человека, с которым я должна была разделить эту радость.