Но время все расставит по местам. Рано или поздно ты поймешь, что я тебя не предавала. И тогда…

Тогда, может быть, ты мне ответишь."

Подписываю: "Твоя Арина" и запечатываю в конверт. Самое лживое письмо в моей жизни. Потому что умалчиваю о главном.

Но что еще остается делать?

На следующий день иду к врачу. Гинеколог — женщина лет сорока с усталыми глазами и мягкими руками — подтверждает то, что я уже знаю.

— Срок маленький, недели четыре. Планируете сохранять беременность?

— Да, — отвечаю без колебаний.

— Отец ребенка в курсе?

— Пока нет.

— Почему?

— Он… далеко. Трудно связаться.

Она кивает понимающе. Наверное, думает, что он женат или работает вахтовым методом где-то в Сибири. Если бы знала, что он сидит за убийство…

— Вставайте на учет. В вашем возрасте первая беременность обычно проходит легко.

Легко. Если бы она знала, насколько все сложно.

Выхожу из поликлиники с кипой направлений на анализы и ощущением нереальности происходящего. Иду по улице, а в голове крутится одна мысль:

Я буду мамой.

Мамой ребенка Камрана Байрамова.

Маленького человека, который будет иметь его глаза, его упрямый характер, его горячую кровь.

От этой мысли становится одновременно страшно и радостно. Радостно — потому что частичка Камрана будет всегда со мной. Страшно — потому что придется растить ребенка одной.

А если он никогда не выйдет из тюрьмы?

А если выйдет, но не захочет знать ни меня, ни ребенка?

А если поверит, что ребенок не от него?

Эти мысли грызут мозг день и ночь. Просыпаюсь от них, засыпаю с ними, живу в их постоянном сопровождении.

Токсикоз начинается на шестой неделе. Тошнит по утрам так, что хочется умереть. Рвет от запаха еды, от вида мяса, от одной мысли о жареном. Худею на глазах, хотя должна поправляться.

— Девочка, ты больна? — спрашивает соседка по лестничной площадке, встретив меня бледную и осунувшуюся.

— Просто устала на работе, — вру я.

Если бы она знала, что меня "изматывает" беременность от убийцы.

Каждый день хожу на работу в кафе и улыбаюсь клиентам. Разношу кофе и пирожные, принимаю заказы, болтаю о погоде. Нормальная жизнь нормальной девушки. Только внутри меня растет ребенок, о котором никто не знает.

Секрет, который разрывает изнутри.

Иногда ловлю себя на том, что разговариваю с животом. Шепчу малышу, что люблю его, что буду хорошей мамой, что папа — замечательный человек, просто сейчас он не может быть рядом.

Вранье. Папа может быть рядом. Но он выбрал недоверие вместо любви.

На восьмой неделе покупаю книгу для беременных. Читаю о развитии плода, о том, что происходит с ребенком каждую неделю. У него уже бьется сердце. Уже формируются ручки и ножки. Уже есть зачатки всех органов.

Маленький Камран растет во мне.

Или маленькая Камила.

А может, назову сына в честь отца. Пусть носит его имя, раз больше ничего от него не получит.

Эта мысль приходит внезапно и поражает своей правильностью. Камран-младший. Продолжение рода. Мальчик, который будет похож на отца и никогда его не увидит.

Дети — это мосты между прошлым и будущим. Мой ребенок станет мостом между мной и Камраном. Живым напоминанием о нашей любви.

Пишу Камрану очередное письмо. Без упоминания беременности, но с надеждой, что когда-нибудь все изменится.

"Камран,

Знаешь, что я поняла за эти месяцы? Что любовь — это не только радость. Это еще и боль. Боль ожидания, боль неопределенности, боль от мысли, что любимый человек страдает.

Но эта боль — особенная. Она не разрушает, а очищает. Делает сильнее, мудрее, терпеливее.

Раньше я была избалованной девочкой. Думала, что любовь — это красивые слова и подарки. Теперь знаю: любовь — это готовность идти через огонь ради другого человека.

И я иду. Каждый день. Каждую минуту.

Жду того момента, когда ты поймешь: я тебя не предавала.

Когда этот момент наступит — я буду рядом.

Всегда твоя, Арина."

Запечатываю письмо и думаю: а что если добавить приписку? "У меня есть новость, которая изменит твою жизнь"?

Но тут же отбрасываю эту мысль. Не время. Пока он мне не поверит, говорить о ребенке бесполезно.

Подожду. Время — лучший союзник правды. Рано или поздно он поймет, что я его не предавала.

И тогда расскажу ему о сыне. О мальчике, который носит его имя и его кровь. О ребенке, который станет смыслом его жизни. А пока — терплю. Жду. Несу эту тайну одна.

Потому что материнство начинается не с рождения ребенка, а с момента, когда женщина решает защищать его любой ценой. Даже ценой собственного счастья.

Глажу живот и шепчу:

— Мамочка все сделает правильно, малыш. Обещаю.

А за окном начинается дождь. Словно небо плачет вместе со мной.

Глава 22

Тюрьма учит одному — выживает не самый умный. Выживает самый жестокий.

Третий месяц заключения. Я уже не тот человек, что зашёл сюда. Тюрьма перемалывает личность, как мясорубка. Из тебя выдавливают все соки и оставляют огрызок, который дышит по привычке.

Письма от Арины приходят регулярно. Раз в неделю, как часы. Белые конверты с московским штемпелем. Начальник отряда всегда ухмыляется, передавая их:

— Твоя сучка не сдаётся.

Я их не читаю. Складываю в ящик под нарами и забываю. Десять писем уже накопилось. Может, двадцать. Не считал.

На хрен мне её слова?

На хрен мне её клятвы и оправдания?

Она для меня мертва.

Петрович как-то спрашивает:

— Почему не читаешь?

— А зачем?

— Может, пишет что-то важное.

— Всё, что было важно, осталось за этими стенами.

Он кивает и больше не лезет. В тюрьме быстро учишься не совать нос в чужие дела.

Жизнь внутри — это другая реальность. Здесь свои законы, своя иерархия, свои правила выживания.

Первые две недели я держался особняком. Не лез в разборки, не высовывался. Но это длилось недолго.

На третьей неделе ко мне подошёл местный авторитет — Серёга "Бык". Качок с бычьей шеей и тупыми глазами. Сидит уже восемь лет, контролирует весь блок.

— Байрамов, да? Слышал, ты там на воле авторитетом был.

— Был.

— А здесь ты — никто. Понял?

— Я непонятливый!

— Тогда будешь работать на зону. Процент с посылок, если родня передаёт.

Я посмотрел ему в глаза и сказал спокойно:

— Нет.

— Что "нет"?

— Не буду работать на тебя. Иди нахуй.

Тишина повисла такая, что слышно было, как муха пролетела. Все в камере замерли.

Бык не ожидал отказа. Таким, как он, давно никто не говорит "нет".

— Ты охуел, чурка?

— Может, и охуел. Но на тебя работать не буду.

Он двинул мне в челюсть. Резко, без предупреждения. Кулак как молот. Я отлетел на нары, во рту хлынула кровь.

Так. Значит, драка.

Поднимаюсь, вытираю кровь с губ. Адреналин вбрасывается в кровь мощной волной. Тело напрягается, мышцы готовы к бою.

— Последний раз спрашиваю, — рычит Бык. — Будешь работать?

— Пошёл ты в жопу.

Он ломится на меня всем весом. Сто двадцать кило мышц и тупой ярости. Таранит, как настоящий бык.

Я уклоняюсь в сторону, подставляю ногу. Он летит вперёд, грохается об стену. Бетон — штука крепкая, но лоб крепче. Трещина, кровь хлещет из рассечения.

— Сука! — ревёт он и разворачивается.

Идёт на меня снова. На этот раз я не уклоняюсь. Принимаю удар в корпус, сам бью локтем в челюсть. Хруст. Возможно, сломал ему скулу.

Дерёмся молча. Только тяжёлое дыхание, удары, стоны. Камера превратилась в ринг. Остальные зеки молча наблюдают — ставят на исход.