Мы не сдерживали стонов. Не прятали звуков. Пусть весь мир знает. Пусть слышит, как мы боремся за себя, за наше право быть вместе.

Она — моя.

Я — её.

И никакой огонь, никакая опасность, никакая мафия не сможет это изменить. Это было наше заявление, наш протест, наше последнее "да" друг другу, прозвучавшее в тишине горящего мира.

Глава 14. Цена провала

Элай

Первое, что я ощутил, пробиваясь сквозь пелену сна на холодном диване чужого убежища, — не тупую боль в плече от удара балки, не едкое жжение в лёгких от дыма. Это былотепло. Тепло Лэйн. Её тело, сплетённое с моим, казалось единственной нитью, связывающей меня с реальностью. Её дыхание — неглубокое, но ровное — обжигало кожу, а пальцы, вцепившиеся в меня даже во сне, говорили о том, что даже в забытьи она боялась меня отпустить. Мы сплелись, как корни старых деревьев, в этом заброшенном убежище, где пахло пылью, воском свечей и…нами. Весь внешний ад — пожар, Леон, «Феникс» — казался далеким кошмаром. Здесь же, в дрожащем круге света, пахло жизнью.Нашей жизнью. Только что пережитой. Хрупкой. И от этого — невероятно реальной.

Я прижал её крепче, чувствуя, как её сердце бьётся в такт моему. Её запах — обычно чистый, с оттенком цитруса и чего-то неуловимого — теперь был смешан с дымом, потом и чем-то новым. Чем-то, что принадлежало только нам.

Но покой оказался хрупким стеклом.

Оно разбилось в одно мгновение.

Дверь с грохотом распахнулась, вырвав нас из объятий и швырнув в ледяную реальность. В проёме, залитый серым светом утра, стоял Леон. Его фигура, обычно воплощающая холодную власть, сейчас пылала яростью. Она исходила от него волнами, почти осязаемыми, как жар вчерашнего огня. За ним маячили силуэты его людей — безликие тени, готовые разорвать нас по первому слову.

— Это они! — прозвучал чей-то голос, и в нём слышалась торжествующая жестокость.

Лэйн вздрогнула, резко проснувшись. Её глаза, ещё секунду назад полные покоя, теперь расширились от ужаса. Мы оба были нагими. Первой моей мыслью стала она — я схватил свою рубашку и набросил ей на плечи, стараясь прикрыть её тело от похотливых взглядов гиен, жадно разглядывавших её. Затем быстро натянул брюки и встал перед ней, заслонив собой, чувствуя, как её пальцы впиваются мне в спину.

Позади себя я чувствовал её панику, её неровное дыхание, которое ещё минуту назад было такое спокойное, когда она лежала у меня на груди.

Тишина натянулась, как струна перед разрывом.

— А вот и наши голубки, — голос Леона прозвучал тише обычного, но от этого стал в сто раз опаснее. Как шипение змеи перед ударом.

Адреналин, едкий и жгучий, хлынул в кровь. Я почувствовал, как Лэйн инстинктивно прижалась ко мне. Её страх — острый, живой — пронзил меня, заставив сердце биться в бешеном ритме. Мои мышцы напряглись, превратившись в броневой панцирь.

Я не отступил. Не мог. Не позволил бы.

Я был её щитом.

И пусть этот щит трещал по швам от внутреннего напряжения и гнева, он стоял. Между ней и ледяной яростью Леона.

Леон оценивающе окинул нас взглядом, словно решая, с чего начать свою месть.

— Даю вам пять минут, чтобы одеться, — бросил он, швырнув мне мои брюки.

Охранники не спешили уходить. Один из них — невысокий, но при этом крепкий, с лицом, изуродованным шрамом, — не отрывал взгляда от Лэйн. Его грязная ухмылка взбесила меня.

— Пошёл прочь, — прошипел я, сжимая кулаки.

В ответ он лишь плюнул на пол, насмешливо склонив голову.

Но Леон резко одёрнул его:

— Не надо. Унижать этих голубков — моя привилегия.

С этими словами и с презрением в глазах он развернулся и вышел, оставив за собой тяжёлый шлейф угрозы. Охранник, недовольно хмыкнув, поплёлся за ним.

И я тут же обернулся к Лэйн. Она дрожала.

— Э... Элай... мне страшно… — её голос прерывался, а в глазах стоял ужас. — Он... он убьёт нас...

Я схватил её за щёки, заставив посмотреть на себя.

— Нет. Не позволю, — голос сорвался на хрип, когда я попытался её утешить, но получалось плохо. Слёзы катились по её лицу, оставляя мокрые дорожки на запылённой коже. Я крепко обнял её, прижав к себе, стараясь передать хоть каплю уверенности, — Успокойся, Лэйн. Всё будет хорошо. Но в воздухе висела непроизнесённая правда — мы оба знали, что это ложь.

Я поднял её платье и осторожно помог надеть, стараясь не касаться синяков на её бледной коже.

Она вздрагивала от каждого прикосновения.

Боится меня? Или, может, сожалеет о нашей ночи?

Сейчас это не имело значения. Главное — её безопасность. Позже у нас обязательно появится возможность всё обсудить и решить наши недоговорённости.

— Лэйн, встань, я застегну платье, — мой голос прозвучал приглушённо, будто боялся разбить хрупкую тишину между нами.

Она застонала, пытаясь подняться. Её пальцы впились в моё плечо — слабые, дрожащие, но отчаянно цепкие. Я почувствовал, как её ноги подкашиваются, и крепче обхватил её за талию, притянув к себе.

— Держись за меня...

Наклонившись, я поднял её каблуки — чёртовы, неудобные, но такие соблазнительные вчера вечером. И тут мой взгляд скользнул вниз...

По внутренней стороне её бедра, той самой нежной, чувствительной коже, которую я целовал всего несколько часов назад, медленно стекала белая струйка.

Это было моё семя. Оно блестело на её коже, словно последнее свидетельство нашей близости.

— Ах, Элай, у меня там... — её шёпот сорвался, губы задрожали.

— Всё в порядке, — смущённо ответил я, вытирая рубашкой свою сперму с её кожи. Затем поднёс её руку к губам и оставил лёгкий, едва ощутимый поцелуй.

В нём была вся моя благодарность, всё немое обещание:Я не жалею. И если бы у меня был выбор—я бы снова выбрал тебя. Снова и снова.

Я пытался передать ей без слов – через каждый жест, через каждое прикосновение — что та ночь значила для меня.

Что она была не ошибкой.

Не слабостью.

Не минутным безумием.

А чем-то настоящим.

Мои пальцы бережно застёгивали пуговицы на её платье, словно боялись повредить хрупкие воспоминания. Взгляд скользил по её коже, запоминая каждый след, каждую отметину, оставленную моими губами.

Я не знал, видела ли она это. Понимала ли, что для меня это было не просто «проведённой ночью»... Но я надеялся.

Надеялся, что когда-нибудь — если нам удастся выбраться живыми — у нас будет ещё много таких ночей. И не только ночей.

Я хотел признаться ей, что мечтал о её смехе по утрам. О её раздражённом взгляде, когда я делал что-то не так. О её теле, прижатом к моему не только в темноте, но и при свете дня.

Но я просто держал её, чувствуя, как она дрожала, и молился, чтобы у нас вообще оказалось это «будущее».

Когда мы оделись, охранники выволокли нас на холодный утренний воздух. Резкий переход от спёртой духоты убежища к ледяному ветру обжёг лёгкие, заставив на мгновение потерять ориентацию. Лэйн пошатнулась, и я инстинктивно подхватил её, почувствовав, как её тело дрожит мелкой, неконтролируемой дрожью. Каждое её движение давалось через боль — это читалось в напряжённых мышцах, в прерывистом дыхании, в том, как она сжимала мою руку, словно боясь упасть. Всё кричало о том, как близко она была к краю.К тому краю.

Дорога в логово Леона промелькнула как в тумане. Я сидел, стиснув челюсти до боли, сквозь зубы вдыхая запах кожи сидений и дешёвого одеколона охранников. В зеркале заднего вида то и дело мелькал тяжёлый, режущий взгляд Леона — изучающий, холодный, полный невысказанных угроз. Лэйн прижалась к холодному стеклу, её лицо было бледным, с тёмными кругами под глазами, а взгляд — пустым и уставшим. Я молчал, но внутри меня бушевала настоящая буря: ярость за провал, страх за неё и горечь от осознания, что мы снова оказались в клетке этого человека.

Обречённость? Нет. Пока она дышала рядом, пока её пальцы цеплялись за мою руку, обречённости не могло быть. Была только борьба — жестокая, и отчаянная.